История седьмого Вселенского собора

      Пречистому образу Твоему поклоняемся, Благий, просяще прощения прегрешений наших.

.......Итак, не поклоняться тому образу, который представляет нам дражайшего Спасителя нашего в том виде, как Он, будучи Богом беспредельным, из любви к нам, бедным грешникам, облекся плотию нашею и соделался навсегда, как один из нас? – Как не чествовать и не лобызать с благоговением тот образ, пред коим благоговеют архангелы и ангелы, коего трепещут духи злобы, в коем природа наша красуется всею славою Божества? Если мы дорожим изображениями людей, близких к нашему сердцу, или великих благодетелей человечества, любим часто смотреть на них, ставим их на самые почетные места, а иногда лобызаем их, – то как не хранить и не чтить образ Того, Кто пролил за нас на кресте кровь Свою, Кто освободил нас от греха и смерти вечной, возвратил нам рай и доставил царство небесное?

И как перестать почитать свв. иконы, когда употребление их утверждено примером Самого Иисуса Христа и Его апостолов? Когда важность и святость их запечатлены чудесами и знамениями, от них происходящими? Если бы поклонение иконам было противно духу веры и благочестия, то Спаситель не стал бы отпечатлевать лица Своего на убрусе и не посылал бы его к Авгарю, ибо мог ли Авгарь не облобызать сего образа и не поклониться ему? Равно, как мог Пославший не знать, что сделают с тем, что послано? Если бы изображения святых заключали в себе что-либо не святое, то евангелист Лука не подал бы первый примера изображать на иконе лицо Богоматери: ибо ему, водимому Духом Святым, нельзя было не предвидеть, что лик Богоматери, из-под его апостольской кисти, не замедлит сделаться предметом всеобщего благоговения, и что пример живописующего евангелиста не останется без подражателей в Церкви Христовой. Наконец, если бы иконопочитание было несообразно с свойством нового завета, то благодать Св. Духа не избирала бы икон в видимое орудие своих чудесных действий, совершая чрез них различные исцеления. Было, однако же, время, когда поклонение свв. иконам стоило крови и жизни поклоняющимся, когда не только поклоняться образу Спасителя, даже иметь его у себя вменялось за преступление самое тяжкое. И так поступаемо было не у язычников, не у магометан, не у евреев, а между христианами, в державе, издревле славившейся усердием к вере и уставам Церкви! И такое безумие продолжалось не год, не два, не три, а более ста лет!.. Когда представляешь теперь себе все это, то не знаешь, что думать и чем изъяснить ослепление столь ужасное? Ибо, что такое сделали свв. иконы, чтобы им быть предметом гонения столь лютого и продолжительного? Что некоторые из христиан, по простоте своей, простирали благоговение и усердие к ним до излишества, останавливаясь мыслию своею на изображении, вместо того, чтобы восходить чрез него к изображаемому? Но по этой же причине надобно было бы сокрушить все иконы и в великом храме природы; надлежало бы погасить на небе солнце, луну и все звезды, а на земле истребить источники и реки, горы и леса, самых животных; ибо все это бывало, и доселе служит для целых народов предметом не только суеверного почтения, но и обожания.

Всего же более нужным находил Лев склонить на свою сторону константинопольского патриарха Германа, искусного и ревностного защитника православного учения. В личном споре с патриархом император пытался опровергнуть его доводы в пользу иконопочитания, но скоро увидел, что имеет дело с противником более сильным и непреклонным, нежели какого он думал найти в 90-летнем старце. Император, в защиту своих мыслей, указывал на заповедь Моисея, которою воспрещалось поклонение идолам. Патриарх отвечал, что не только ветхий завет, но и сам Господь воспретил всякое идолослужение. Но никто из святых мужей, от времен апостольских доныне, не мыслил о святых иконах, как об идолах. Он указывает на то, что изображения в церкви являются со времен евангельских: жена кровоточивая, исцеленная Господом, поставила Его изображение; другое изображение Господа хранится в Едессе; известно также изображение Божией Матери, писанное святым евангелистом Лукою. Шесть соборов Вселенских не отвергли икон. В заключение патриарх присовокупил: "Если ты, государь, не оставишь своего намерения, я готов отдать собственную жизнь свою за икону Того, Который отдал жизнь Свою, чтобы восстановить в падшей человеческой природе образ Божий".

"Сознавая свое недостоинство, – так начал Иоанн одну из своих речей, – я должен бы, без сомнения, соблюдать молчание и только оплакивать грехи свои пред Богом, но, видя, что Церковь Божия волнуется жестокою бурею, думаю, что теперь не время молчать, ибо боюсь более Бога, нежели государя земного. Бог, говорят, сказал чрез Моисея: "Господу Богу твоему поклонишися; не сотвори себе кумира, ни всякого подобия" и пр., но сам Моисей изъясняет это во Второзаконии: "И глагола Господь к вам на горе; из среды огня глас словеса Его вы слышасте, и образа не видесте, токмо глас (IV, 12), да некогда воззрев на небо и видев солнце и луну, и звезды, и всю красоту небесную, прельстився поклонишися им и послужиши им" (XV, 17). Не видите ли, что цель этого есть та, чтобы люди не служили твари вместо Творца, и ничему, кроме Его единого, не воздавали служебного поклонения? Такой закон дан был иудеям потому, что они склонны были к идолопоклонству; но мы, удостоившись войти в соединение с Богом, преизобиловать богатством совершенного богопознания, и, по прошествии младенчества, достигнуть в мужа совершенна, мы получили способность рассуждения, по которой знаем, что может быть изображено и что не подлежит изображению. "Образа его, – говорит Моисей, – не видесте". Как же можно было им представлять в образе Того, Кто был невидим, Кто не имеет ни меры, ни величины, ни предела, ни вида? Как можно было изображать Безтелесного? Но теперь, когда Невидимый явился во плоти, когда Тот, Который есть образ Божий, приняв образ раба, облекся в истинное тело, жил между человеками, имея естество и вид человеческий, – я изображаю Его на иконе сообразно с видимым Его явлением; представляю для созерцания Того, Который восхотел быть видим; изображаю Его рождение от Девы, крещение во Иордане, преображение на Фаворе, различные обстоятельства Его страданий, Его крест, Его гроб, Его воскресение и вознесение на небо; изображаю все и словами и красками, в книгах и на иконах. Я поклоняюсь в этих изображениях не земному веществу, но Творцу оного, Который ради меня соделался плотию, благоволил жить во плоти, чтобы совершить во плоти мое спасение. Иисус Навин повелевает иудеям вынуть из среды Иордана 12 камней, представляя на эту такую причину: "Что бы вы – если когда-нибудь впоследствии дети ваши спросят, к чему эти камни тут? – могли им пересказать, как по мановению Божию, разделились воды Иордана, и ковчег завета, и весь народ перешел между ними".

"Как же нам теперь не начертать образа страданий, посредством коих совершилось спасение мира, и чудес Христовых, дабы, если сын меня спросит: "Что это?" я мог ему пересказать, что Бог вочеловечился, что посредством Его не только израильтяне перешли чрез Иордан, но и весь род человеческий приведен к первобытному блаженству и вознесен превыше всех царств, – к престолу Самого Отца! "И те грубо заблуждаются, – продолжает Дамаскин, – кои, допуская иконы Спасителя и Богоматери, не принимают икон святых; они враждуют не против икон, но против святых, против чествования их; не признают силы Божией, жившей и действовавшей в них. Возможно ли, чтобы святые, бывшие соучастниками страданий Христовых, не участвовали, как друзья Его на земле, и в Его прославлении? Бог не называет святых более рабами, но – чадами Своими, друзьями, сынами царствия, сонаследниками Христу. Посему мы должны поклоняться им потому, что Бог прославил их и сделал благодетелями для приходящих к ним с верою; должны поклоняться им не как богам, но как друзьям Божиим, имеющим дерзновение к Богу; должны поклоняться им потому, что Сам Царь чрез сие почитается; поклоняясь святым, должны воздвигать в честь их храмы и украшать оные иконами тех, кои сами были живыми храмами Божиими, были преисполнены Святого Духа".

Волнение умов в народе возрастало со дня на день. Люди благочестивые смотрели на исполнителей царского указа как на врагов Божиих и с ужасом наблюдали чрезвычайные явления природы, как то: землетрясения и тому подобное, видя в них явное приближение гнева Божия. Дух неудовольствия обнаружился даже в явных восстаниях. Жители цикладских островов открыто возмутились против императора, и в лице некоего Косьмы назначили ему преемника. Но Льву удалось греческим огнем истребить вооруженный флот их, подступивший к самому Константинополю, и так как император смотрел на эту победу как на доказательство того, что сам Бог споспешествует его предприятиям против иконопочитателей, то он утвердился еще более в своем намерении истребить иконопочитание. Доселе он старался действовать против иконопочитания силою убеждения; теперь, раздраженный твердостию ревностных защитников икон, прибег к насильственным мерам против икон и их почитателей. В этом именно духе в 730 году издан был второй указ, которым предписывалось, чтобы ни в одном храме не было икон, и чтобы все они были удаляемы от взоров народа и даже истребляемы. Противникам указа угрожали изгнание, отнятие имущества, искажение членов, огнь и меч.

Так как один из главных и более сильных по своему влиянию на общественное мнение противников указа был патриарх Герман, то против него особенно обратилась вражда императора. До сих пор Герман был только в немилости; теперь его нашли недостойным занимать патриарший престол. Позванный в тайный придворный совет для подписания указа, святитель решительно объявил, что без Вселенского собора он не может допустить никакого нововведения в вере. Германа объявили низложенным, и некто Анастасий, бывший ученик и секретарь его, купил себе право на место учителя услужливою готовностию приложить свою руку к иконоборческому указу.

С насильственными действиями против иконопочитателей соединяемо было поругание самых икон. Естественно прежде всего должны были подвергнуться этой участи иконы, пользовавшиеся преимущественным уважением в народе и считавшиеся чудотворными. К числу таковых принадлежала икона Спасителя, находившаяся на медных воротах одного из императорских дворцов (известная под именем Христа Споручника). Солдат из дворцовой стражи, получивший приказание снять эту икону, среди дня поставил лестницу, и влезши, начал снимать со стены икону. Собравшийся при этом народ и благочестивые женщины просили исполнителя богопротивной воли императора отдать икону им. Солдат не только не исполнил просьбы, но еще нанес оскорбление лику Спасителя ударом. Тогда несколько ревностных чтителей святыни выступили вперед, опрокинули лестницу, по которой солдат стал было спускаться вниз с тем, что считал своею добычею. Он был убит на месте вместе с несколькими солдатами. Разъяренная толпа с криком устремилась по улицам, угрожая подобною участию всем иконоборцам, осадила патриарший дом, но патриарх убежал к императору, который должен был выслать отряд войска для разгнания народа, и дело не обошлось без кровопролития.

Сын Льва, Константин V Копроним, вместе с престолом наследовал от отца и ненависть его к иконам. Недовольством православных против нового императора воспользовался шурин его Артавазд. В отсутствие Копронима, занятого войною против магометан в Сирии, Артавазд провозгласил себя императором. Константинополь принял его сторону, даже сам патриарх Анастасий, прежде державшийся иконоборческой стороны, объявил себя за иконы, и, держа в руке крест, всенародно утверждал с клятвою, что Копроним, в разговорах с ним, называл Иисуса Христа простым человеком. Артавазд начал было восстановлять иконопочитание, но недолго пользовался властью. Константин скоро, в 743 году, победил и велел ослепить его вместе с двумя сыновьями. Утвердившись на престоле, Константин решился, во что бы то ни стало, истребить иконопочитание, тем более, что в почитателях икон страшился политической, ему неприязненной партии, но минувшие опасности заставили его быть осторожным. Он оставил патриарха Анастасия на его месте, подвергнув его только постыдному наказанию; а для того, чтобы вернее достигнуть своих иконоборческих целей и придать своим действиям против икон вид законности, после совещания с единомысленными себе придворными, признал нужным созвать собор под именем 7 Вселенского, на котором предполагалось законом церковным оправдать насильственные меры против иконопочитания. Этот собор действительно был созван в 754 году в Константинополе, по смерти патриарха Анастасия.

Сын молитв родительских, св. Стефан еще от чрева матери был посвящен на служение Господу. Не имея детей мужеского пола, родители его многократно изливали пред Богом сердце свое в слезных молитвах, прося даровать им сына. Однажды мать его, стоя во Влахернской церкви на молитве, возвела очи свои к иконе Пречистой Богородицы и, обратившись к Ней, как к живой, со слезами молила Ее даровать ей сына, обещая принесть его в дар единородному Сыну Божию, воплощенному от Нея. Во время этой пламенной молитвы нашла на нее как бы дремота, и в этой дремоте она увидела Пречистую Богородицу, окруженную неизреченным светом, Которая сказала ей: "Иди с миром, будет по твоему прошению". Пробудившись, она не увидела ничего, – только неизреченная радость, наполнившая ее сердце, давала разуметь ей, что это было не сонное мечтание. С полною верою в обетование она возвратилась в дом свой. Молитва ее была услышана: спустя немного, она зачала во чреве. Св. патриарх Герман, в день избрания своего на патриаршество, благословил отрока еще в утробе матери и преднарек будущее его имя; а по рождении его сам крестил новорожденного. В день очищения мать принесла его во Влахернскую церковь и, воздавши благодарение Господу и Пречистой Его Матери за дарование ей сына, тут же подтвердила прежний свой обет – посвятить его на служение Богу и поручила его попечению Богоматери, моля Ее быть для него и материю, и питательницею, и покровительницею, и промыслительницею.

Когда отрок начал возрастать, родители его, имея в виду обет, данный за него, позаботились прежде всего научить его грамоте. При содействии благодати Божией отрок скоро научился ей, и еще в юных летах начал проявлять ревность к благочестию, являя особенное усердие к чтению священных книг.

Когда блаженному отроку исполнилось шестнадцать лет, и император Лев Исавр воздвиг жестокое гонение на почитателей свв. икон, родители св. Стефана решились оставить свое отечество, чтобы сохранить непорочным свое благочестие; но предварительно хотели устроить судьбу сына, отдавши его куда-либо в монастырь, на служение Богу, по обещанию своему. Между монастырями константинопольскими не легко было тогда найти удобное место; потому что одни из них сами склонялись на сторону иконоборцев, другие терпели от них озлобления и гонения, и потому выбор их пал на Авксентиеву гору, в Вифинии, – место уединенное и безмятежное, где подвизались, вслед за первоначальником преподобным Авксентием, уже многие из подражателей жития его. В то время подвизался там преподобный Иоанн, которому и вручен был родителями блаженный Стефан для научения его иноческой жизни. Прозорливый старец с первого взгляда на отрока предусмотрел благодать Божию в нем и, принявши его с ласкою, постриг в иноческий чин. Первоначальное иноческое житие его проходило под руководством этого старца. Главною заботою всех опытных в духовной жизни старцев всегда было то, чтобы отдаваемые на их попечение новоначальные не были в праздности и не следовали ни в чем своей воле. Старцы всегда заботились довести учеников своих до такого состояния, чтобы послушание их во всем было безропотное, даже без размышления, нужно ли то или другое, и для чего то и другое, повиновение тщательное, делание терпеливое. Таково было и первоначальное воспитание святого Стефана. Вода была очень далеко от той пещеры, в которой подвизался преподобный Иоанн; блаженный Стефан каждый день должен был ходить за нею и с большим трудом вносить ее на гору, на которой находилась пещера старца. Это было первым искусом для него в иноческой жизни. Без ропота и без скорби выполнял он все повеления старца-наставника, и тем приобрел, вместе с повиновением, полную преданность и нелицемерную любовь к нему. Затем старец, видя его благое начало и радуясь о нем в душе, сделал его как бы сотрудником своим во всех своих подвигах: в пощении, непрестанной молитве, смирении, непорочности сердца, пустынном нестяжании и прочих добродетелях.

Незадолго до отшествия старца из этой жизни Господь благоволил открыть ему будущую судьбу духовного его сына, именно, что место подвигов его прославится при нем и значительно умножится число братии, но потом будет разорено иконоборцами и придет в запустение. Тридцать с небольшим лет было преподобному Стефану, когда преставился его руководитель. Он остался один в пещере. Первая половина предсказания старца скоро стала приходить в исполнение: слыша о добродетельной жизни святого, начали приходить к нему со всех сторон братия, прося его позволить им жить с ним; мало-помалу составился при пещере целый монастырь. Спустя немного, начала исполняться и вторая половина предсказания старца, его наставника. Константин Копроним, узнав, что все почитают прп. Стефана человеком святым, и что он ревнует о почитании свв. икон, захотел склонить его на свою сторону, надеясь чрез него привлечь к себе и других, не покорявшихся ему. С этою целию он послал к нему ближайшего из своих сановников, Каллиста, с разными овощами, которые употреблял святой и братия его монастыря, и с повелением от имени царя, чтобы он подписал определение собора, отвергшего почитание свв. икон. "Не подпишу собора вашего, исполненного лжи и празднословия, никогда не назову горькое сладким и тьму – светом", – ответствовал св. ревнитель православия в заключение всех увещаний, которыми думал склонить его на свою сторону хитрый царедворец. "Что же касается до угроз царских за неповиновение, то я готов сейчас же умереть за свв. иконы. Даров от царя я не принимаю, потому что не имею в них нужды, да и не хочу, – скажу словами писания, – чтобы елей грешнаго намощал главу мою" (Псал. 140, 6). Ответ этот с точностью передан был царю и привел его в такой гнев, что он тотчас же дал повеление схватить преподобного и заключить его до времени в темницу. Повеление немедленно было исполнено; но еще не пришло время пострадать святому за свое православие: на седьмой день он снова был выпущен из темницы и возвращен на свое место. Война со скифами заставила царя обратить внимание на другое дело, и он почел неблагоразумным преследовать в такое время отшельника, которого большая часть народа уважала и почитала, как святого.

Опасаясь прямо мучить святого за почитание свв. икон, чтобы не произвесть волнения в народе, решились придумать предварительно какой-нибудь другой предлог для этого. С этою целью подкуплен был один из учеников преподобного, чтобы он, как знающий жизнь его, придумал на него какие-либо клеветы, сколько-нибудь правдоподобные. Очевидно, не трудно было найти обвинения, когда сами судьи нарочито искали их и готовы были принять всякую клевету за истину. Первою из них было то, что Стефан не почитает царя, хулит его как еретика, и научает приходящих к нему восстать против него. Но это обвинение казалось малым в глазах самих клеветников: заботились придумать что-либо, прямо относящееся к его жизни. Одна из богатых гражданок, по имени Анна, овдовевши, захотела поступить в монастырь и не раз приходила к преподобному Стефану за советом. По его совету она продала все имущество свое и, раздавши его нищим, была пострижена им в монашество и поселилась в монастыре Трихинария, где уже подвизались мать и сестра преподобного. На этом-то происшествии хотели основать клевету на святого. Подкуплена была одна из рабынь блаженной Анны, чтобы она засвидетельствовала, что святой Стефан имел беззаконное общение с ее госпожою. Составленная таким образом клевета на преподобного, вместе со свидетельством рабыни, послана была к царю, который находился в то время в странах скифских. Обрадовался Копроним, прочитавши это обвинение, и немедленно приказал своему наместнику в Константинополе схватить Анну и прислать ее к нему. Когда она была прислана к нему, царь, надеясь услышать от нее самой подтверждение клеветы на преподобного, сам стал допрашивать ее, каким образом Стефан прельстил ее оставить все имение свое, отказаться от своего благородства и вступить в монастырь, чтобы жить с нею беззаконно; но удивился, услышавши от нее не такой ответ, какого желал. "Вот я вся пред тобою, – ответствовала ему преподобная; – ты властен замучить тело мое, чем и как тебе будет угодно: но доколе дух мой будет во мне, ты не услышишь от меня ничего больше, кроме того, что Стефан муж святой и праведный; он виновник и моего спасения". Царь приказал заключить ее под стражу. Но ни заключение темничное, ни обольщение и угрозы, ни суд пред всем народом, на который она, в поругание, приведена была нагая, ни истязания на суде, после которых она осталась едва жива, не принудили мужественную подвижницу подтвердить клевету на св. мужа. Царь приказал заключить ее в одном пустом монастыре, где она скоро преставилась. Клевета на св. мужа осталась таким образом без действия.

Нужно было придумать новые средства уловить преподобного и осудить его как преступника. Призвавши одного юношу из своих приближенных, Копроним велел ему идти в монастырь преподобного и просить себе пострижения, а потом, как только будет пострижен, опять убежать оттуда. Ночью явился юноша близ монастыря и со слезами умолял принять его, представляя, что он заблудился в пустыни и вовсе не знает здесь дороги. Его впустили в монастырь. Представляясь благочестивым, он припал к ногам св. Стефана, испрашивая его благословения. Преподобный спросил его: кто он и откуда. Он не скрыл, что служил при дворе царском, но говорил, что ушел оттуда, уразумевши, что царь заблудил от истинной веры, и все последующие ему впадают в погибель, и просил постричь его в монашество. Не скоро согласился на это св. Стефан, опасаясь, как бы не было монастырю какой-либо напасти от царя; наконец, упрошенный притворными молениями юноши, облек его в одежду новоначальных иноков, повелел готовиться к принятию совершенного иноческого образа и чрез три дня постриг его. Новопостриженный тотчас же убежал опять к царю. Это самовольное пострижение в монашество любимого слуги царского вменено было в преступление преподобному. Суд по этому делу производился всенародно: преподобный признан был виновным и посланы были воины разорить монастырь его; его самого, после разных озлоблений и поруганий, заковали в цепи и отослали в заточение под стражею в монастырь Филиппиков, недалеко от Константинополя.

Но Копрониму не столько хотелось осудить преподобного, сколько преклонить его на свою сторону. Посоветовавшись с патриархом, он послал к нему некоторых из епископов, которые больше других защищали ересь на соборе, бывшем против почитания свв. икон, с тем, чтобы они обратили его к своему злочестию. Преподобный выведен был к ним из своего заключения, окованный железными узами, столько тяжелыми, что он не мог держаться на ногах сам собою, а стоял, поддерживаемый двумя мужами. Разговор с ним начал Феодосий, епископ ефесский. "Как ты, – спросил он, – почитаешь нас еретиками, поставляя сам себя выше царей, патриархов и епископов и выше всех прочих христиан? Ужели все заблудились и погибают? Не правильнее ли думать, что ты один заблуждаешься, и своим заблуждением смущаешь Церковь?" Твердо отвечал преподобный на сей хитрый вопрос: "Послушайте, что говорит божественное писание о пророке Илии, как отвечал он Ахаву, царю израильскому: не развращаю аз, – сказал он, – израиля, но ты и дом отца твоего. И теперь можно сказать то же: не я смущаю Церковь, но те, которые, оставивши предания древних отцов, вносят в Церковь новые догматы". Указавши вслед за сим на свидетельство Василия Великого о необходимости почитать предания свв. отцов и не принимать нововведений, противных их узаконениям, и приложивши это к почитанию свв. икон, он прибавил: "Поэтому не безвременно пришло мне на память пророческое изречение: князи людстии собрашася вкупе со лжепастырями и наемниками на Христа и честную Его икону". Тогда Константин, епископ никомидийский, ударил его в лицо; он упал, а один из оруженосцев стал попирать его ногами. Каллист, сановник царский, прекратил такое бесчинство, и снова началось прение о почитании свв. икон. Преподобный просил прочитать ему определения собора Копронимова против почитания их, чтобы узнать, на каких основаниях они отвергают это почитание. Константин, епископ никомидийский, взялся читать: но лишь только прочел он надписание книги – "предание святого Вселенского седьмого собора", преподобный остановил его и сказал: "Здесь каждое слово ложь. Как можете вы называть собор свой святым, когда вы заповедали никого из святых, ни апостолов, ни пророков, ни мучеников, не называть святыми? Как собор ваш может быть вселенским, когда на нем не было ни патриархов, ни посланных от них? Покажите мне послание хотя бы одного из них, который согласился бы с вашим собором... Как может быть собор ваш седьмым, когда он отвергает первые шесть соборов? Если он действительно седьмой, то ему необходимо последовать шестому, пятому и прочим, бывшим прежде него, ибо без первого, второго, третьего и т. д. как может быть седьмой? Итак, собор ваш не седьмой, а скорее первый, потому что он первый отверг предания прежних шести соборов". – "Мы не отвергаем прежних соборов и преданий их", – возразили ему епископы. Святой Стефан отвечал: "Первые шесть Вселенских соборов происходили в церквах, украшенных иконным благолепием: первый в Никее, в обширнейшей церкви того города, второй – в Константинополе, в церкви святой Ирины, и т. д. Все эти церкви украшены были святыми иконами, и ни один собор не отверг их, а ваш отвергает; итак, какой же он седьмой?" Не зная, что отвечать, они приказали опять отвести его в темницу.

Узнав о неуспехе посольства и посрамлении посланных и не надеясь склонить св. Стефана на свою сторону, Копроним приказал отправить его в Геллеспонт, в заточение, на один из пустынных островов. На новом месте своего заточения преподобный нашел одну пещеру и в ней церковь, и, поставив близ пещеры келию, поселился здесь, служа с усердием Господу и питаясь кореньями зелий. Мало-помалу сюда собрались к нему прежние ученики его, которые были разогнаны с Авксентиевой горы, и составили опять монастырь. Когда исполнилось преподобному сорок девять лет, он поставил столп и, устроивши на нем тесную келию, затворился в ней. В это время Господь благоволил прославить святого угодника даром чудотворений, так что слава о нем стала распространяться повсюду. Скоро молва о чудесах его дошла до самого Копронима и возбудила в нем еще больший гнев и ярость против святого, потому что, подавая различные исцеления недугующим, преподобный вместе с тем учил народ почитать свв. иконы и поклоняться им. Копроним решился умертвить его и приказал привесть его из заточения. Его оковали цепями, привели и посадили в темницу.

На утро последовала страдальческая кончина св. Стефана, как открыто было ему это за сорок дней. Вечером накануне, во время пира, царь опять вспомнил о нем, и повелел двум юношам, находившимся при царском дворе, идти в темницу и бить его дотоле, пока он лишится жизни. Юноши, пришедши в темницу, увидели лицо его, как лицо ангела, и, устыдившись его святости, припали к ногам его, испрашивая благословения и молитв у него; потом, возвратившись к царю, сказали, что исполнили повеленное им, били старца без милости и оставили его едва живым. Царь утешился этим известием, но на утро ему донесено было, что его обманули посланные им юноши. Крайне раздраженный, он стал жаловаться пред всеми на то, что его не почитают, и никто не слушает его приказаний. Когда служители его узнали, на что так гневается он, тотчас же устремились все к темнице и, извлекши оттуда преподобного Стефана, повергли на землю и, попирая ногами, влекли его на народную площадь. Пред церковию святого великомученика Феодора святой Стефан поднялся, сколько было можно, и поклонился. Это привело еще в большую ярость неистовых служителей Копронима. Один из них, схвативши большой отрубок дерева, ударил им в голову святого и разбил ее; преподобный тотчас же предал дух свой в руце Божии. Но неистовство мучителей не удовлетворилось и этим: они влачили и мертвое тело его по улицам, побивая его камнями, так что различные члены тела его отторгались на пути, где палец, где вся рука, где внутренности. Поругавшись над мертвым телом святого, бросили его, наконец, в глубокую яму, куда обыкновенно бросали трупы не христиан, убиваемых на войне.

Новое правительство во главе с императрицею Ириною несочувственно относится к церковным распоряжениям предшественников на престоле. Крутого поворота с первых шагов не наблюдается. Патриарх, подписавшийся и под вероопределением иконоборческого собора 754 года, остается на месте. Чиновники, сановники и военные начальники оставляются в своих должностях независимо от их убеждений и взглядов. Но теперь нет и речи о религиозных стеснениях. Императрица поклоняется честным иконам. Свободно исповедывать веру православную могут теперь и все желающие. Но никто не мог пожаловаться, что преследуются убеждения иконоборцев. Верхом неблагоразумия было бы теперь поднять гонение на еретиков. Это, однако, не обозначало равнодушия государыни. Всем было известно, что она набожна, искренна и усердна к церкви. Этого и довольно было для православных. Но это-то и огорчало еретиков. Последние держались единственно волею императоров. Теперь эта сила, оплот ереси, выпадала из рук реформаторов. Дело рук последних казалось близким к падению. Исподволь приготовляется и торжество православия. Ходят слухи, что императрица подумывает о созвании Вселенского собора. Слухи эти, по-видимому, имеют основание. Государыня часто ведет беседы с представителями православной партии. Иконоборцы волнуются. "Был уже собор во дни царя Константина V, – говорят они, – зачем и для чего еще новый собор?" – "Не Вселенский то был собор, – отвечают им. – Как можно назвать его Вселенским, когда на нем не присутствовали ни восточные, ни западный патриархи".

В 784 году патриарх Павел неожиданно оставил кафедру, удалился в монастырь и облекся в иноческое одеяние, показывая тем, что он желает остаток дней своих окончить в обители. "Когда мы, – пишет императрица Ирина отцам седьмого собора, – спросили его: зачем ты это сделал? Он ответил: затем, что если я останусь до смерти на епископии этого богохранимого и царствующего города, то подпаду под анафему всей вселенской Церкви, а такая анафема отводит во тьму кромешную, приготовленную для диавола и ангелов его; так как говорят, что здесь был собор, отринувший иконы, которые вселенскою Церковью защищаются, приветствуются и приемлются для напоминания о первообразах. Это смущает мою душу и наводит меня на мысль: как избегну я суда Божия, находясь в сношениях с такими людьми и будучи сопричтен к ним". Патриарх указывает на то, что он трижды подписывал рукою и чернилами свое согласие на еретичество. Он раскаивается в этом. Но гораздо более его смущает и тревожит отчужденность и обособленность константинопольской церкви от прочих православных церквей. "Нас, как чуждых овец, отгоняют". Поэтому-то патриарх не хочет быть пастырем еретического стада. Он предпочитает быть во гробе, чем подпасть под анафему четырех апостольских престолов. Но патриарх возлагает заботу о приведении в порядок церковных дел на императрицу с сыном ее. "Вам, – говорит патриарх, – Бог даровал скипетр власти, чтобы вы имели попечение о христианском стаде, пребывающем под солнцем. Не презрите скорби матери вашей Церкви, но потщитеся облечь ее в древнюю ее красоту. Не допустите, чтобы мерзкая эта ересь и ныне производила опустошение винограда царства вашего и ниву веры, подобно свинье, вышедшей из рощи, и оскверняла бы путь злочестивым мудрованием. Есть у вас искуснейший делатель, который может возделать гроздь истинного исповедания и, выжавши его в точиле единой Церкви, наполнить сосуд мудростию и уготовить вернейшему народу питие полного православия". – "О ком это говоришь ты?" – сказали ему самодержцы. "Слово мое разумеет Тарасия, первого секретаря боголепного вашего царства. Я знаю, что он способен благовременно возвратить Церкви красоту, поразить жезлом разума дикую болтовню еретиков, а учительским и пастырским посохом собрать и упасти под смоковницей и оградой истины богоспасаемое стадо". Императрица пыталась еще раз уговорить Павла возвратиться на кафедру. С этою целью она посылала к нему сановников. Но им патриарх говорил: "Если не будет созван Вселенский собор и не будет искоренено господствующее заблуждение, то не надейтесь получить спасение". Когда патриарху на это заметили: "Зачем же ты при посвящении дал письменное клятвенное обещание, что никогда не будешь почитать св. икон?" – он ответил: "Это-то и есть истинная причина моих слез, это-то и побудило меня наложить на себя покаяние и молить Бога о прощении". Патриарх остался непреклонным. Вскоре, впрочем, он и скончался в своей монастырской келии. Это было осенью 784 года.

Как же в Риме отнеслись к положению Церкви восточной? Просьбу восточных собратий удовлетворить было легко. И точно, папа не замедлил ответом и императрице Ирине, и патриарху Тарасию. Послания эти представляют глубокий интерес по своему содержанию. Сказав о том впечатлении, которое произвело на него послание императрицы, папа убеждает ее стоять за истину и тем уподобиться Константину и Елене, "которые и православную веру объявили всенародною и возвысили святую кафолическую и апостольскую духовную мать нашу, Церковь римскую, и вместе с прочими православными императорами почитали ее, как главу всех Церквей". Далее Адриан в своем послании решает вопрос о почитании икон, обосновывая законность его на священном предании и священном писании. Предание Церкви римской поставляется на первом плане. Окончив изложение основ для иконопочитания, папа просит императрицу восстановить иконы. "Повелите священные иконы в вашем богохранимом царствующем граде и в других местах Греции восстановить и утвердить в прежнем виде; сохраните предание нашей святейшей и священнейшей Церкви и отвергните лукавство нечестивых еретиков, чтобы наша святая кафолическая и апостольская римская Церковь приняла вас в свои объятия".

Папа Адриан одновременно прислал послание и патриарху Тарасию. И в нем папа делает упрек цареградскому патриарху за возведение его из мирян на кафедру первосвятителя. Но теперь он намеренно оттеняет после печали и радость, испытанную им при чтении чистого исповедания и правой веры Тарасия. Высказав свое желание о предании анафеме лжесобора 754 года, папа не преминул упомянуть и о величии римской кафедры и самому Тарасию угрожал непризнанием законности его хиротонии, если он не озаботится восстановлением почитания икон.

В столице было многолюдно. Прибыло немало званных гостей. Не все вели себя спокойно. "Многие из епископов, погрязшие в ереси христианообвинителей, вместе со многими из мирян, злоумышляли не допускать того, чтобы состоялся собор, но плотно стоять за низвержение и порицание честных икон. Они делали немало сходок и заговоров против патриарха, так что составлялись даже большие противозаконные сборища" (Деян. VII Всел. соб., 60 стр.). Патриарх Тарасий скоро прекратил незаконные деяния иконоборческих епископов. Он объявил им, что без благословения местного епископа они не имеют права созывать собраний, а иначе, по правилам, подлежат отлучению. Епископы присмирели. Тем временем императрица с сыном возвратилась из поездки во Фракию и указала место для предположенного собора в храме святых апостолов. Назначен был день. Накануне его войско произвело возмущение. Воины вторглись в крещальню храма и неистово кричали: "Не быть собору". "Однако, императрица не отменила дня. На утро епископы собрались. Собор объявлен был открытым. Патриарх Тарасий произнес речь. Прочитаны были соборные определения о том, что Вселенский собор никогда не должен быть созываем без согласия прочих святейших патриархов". Ясно, к чему это направлялось. Собор 754 года оказывался лжесобором. Не успели сделать вывода, как послышался шум вне храма. Это кричали воины. Они угрожали отцам собора. Патриарх послал сказать императрице о случившемся. Ирина посоветовала отцам разойтись до более благоприятного времени. Воины, вдоволь накричавшись, разошлись, и порядок был восстановлен. "Тогда под предлогом неприятельского движения, точнее, пустив молву, что народ агарянский выступает, с враждебною целию, императоры издали повеление, чтобы войска двинулись в поход". Сборы были недолги, ибо в действительности никакой войны не предвиделось. Но, как бы то ни было, буйные элементы из столицы были выведены. "После таких событий Церковь целый год наслаждалась покоем". Так как неизвестно было, когда состоится предположенный собор, то и иерархи, собравшиеся в столицу особенно из ближайших мест, отбыли в свои места. Даже послы римского патриарха покинули гостеприимную столицу Византии. Но ни патриарх Тарасий, ни императрица Ирина не оставляли мысли о соборе. Теперь-то ясно стало, что поторопились с этим великим делом, не заручившись надлежащими мерами предосторожности. Целый год употреблен был на подготовку. "Патриарх всемпроповедовал слова истины". Биограф Тарасия точнее определяет характер проповеди его. "К прежним трудам он присоединил заботу об изыскании доказательств иконопочитания из священного писания и святоотеческих творений".

Как только прошел год, благочестивые императоры снова издали повеление, чтобы был созван собор в митрополии никейской. Уполномоченные римского патриарха были возвращены с пути из Сицилии. Представители восточных кафедр, вероятно, и не оставляли столицы в ожидании собора. Епископов константинопольского патриархата собрать было не трудно. Всего налицо членов предположенного собора оказалось свыше трехсот. Представителями государственной власти были: патриций Петрона и логофет Иоанн. Кроме того, приглашены были на заседания собора почтенные настоятели монастырей с иконами.

Но если молчал патриарх, то не стали молчать некоторые отважные борцы за церковные законы и за чистоту нравов. Невдалеке от Константинополя, в местечке Саккудион возник в то время новый монастырь. В нем под руководством старца Платона подвизались иноки. В числе их был племянник Платона Феодор, впоследствии студийский игумен. Хотя новая супруга императора Константина приходилась родственницей Феодору, однако, это не помешало последнему вместе с игуменом Платоном обличить императора в беззаконии и прервать общение не только с императором, но и с патриархом Тарасием. Хотя, по свидетельству преп. Феодора Студита, патриарх Тарасий "ни разу не служил вместе с Иосифом", однако, ему поставлено было в вину то, что он не подверг законному взысканию своевольного пресвитера. Целых два года продолжалось тревожное положение Тарасия. С одной стороны, император домогался, чтобы патриарх признал брак его с Феодотией законным, а с другой стороны, нападали на него за молчание. Не мог же патриарх не сознавать, что протест монахов имеет под собою законную почву. Но исполнить в точности церковные правила значило бы в то время поставить Церковь в опасное положение от императорской власти, и патриарх Тарасий продолжал хранить молчание. Гнев императора разразился только на Платоне и Феодоре. Они были сосланы в заточение.

По убиении Льва Армянина, преемник его Михаил II Косноязычный (820–829), человек, не веривший в будущую жизнь и вообще не имевший твердых убеждений в вере, при вступлении на престол объявил полную терпимость в отношении к вере, запретил говорить в пользу и против икон и позволил возвратиться из заточения Никифору патриарху и Феодору Студиту. Ему хотелось сблизить православных с иконоборцами. Но цель не могла быть достигнута. От православных не могло укрыться, что император, при всем равнодушии к вере, больше готов действовать в пользу иконоборцев. Феодор Студит не соглашался ни на какие уступки для сближения с иконоборцами. Такой образ мыслей православных должен был убедить императора в бесполезности его усилий сблизить их с иконоборцами; поэтому он перестал действовать в духе умеренности и открыл гонение на иконопочитателей.

Патриарх иерусалимский прислал их в Царьград для поддержания православия, и они мужественно исполнили данное поручение, вытерпев за благочестие многие мучения: их трижды ссылали в заточение, предварительно подвергнув мучениям, и три раза возвращали для новых истязаний. Император Феофил иконоборец приказал начертать иглами на лицах исповедников позорную надпись и отослать их во Иерусалим. Целые сутки терзали страдальцев чертившие их лица: кровь лилась ручьями; наконец надпись была окончена. Отходя, святые страдальцы сказали мучителям: "Знайте все, кто слышит, что херувим, стерегущий рай, когда узрит на лицах наших сие начертание, отступит пред нами, представляя нам свободный ход в рай. Ибо от века не было такого нового мучения. И сии надписи найдутся на лицах наших и в день суда, а вам будет повелено прочитать их, по сказанному: "Понеже сотвористе единому сих братий Моих меньших, Мне сотвористе"."

– Кто не почитает изображений Господа нашего, Пресвятой Его Матери и всех святых, – отвечала царица, лобызая честные иконы, – да будет проклят! Я, наименьшая раба Господня, поставляю себе за честь исполнить ваши благие желания. Но прошу вас, отцы святые, не отвергните и моего смиренного супруга: спасите вашими молитвами моего супруга!

Облеченный с этими словами в одежду и разрешенный от уз, Феофил отдается жене. Подобное же видение было и патриарху Мефодию. Благочестивый пастырь, чтобы увериться в истине видений, открывает запечатанный свиток, положенный им на святом престоле, еще при начале всеобщего моления с написанием имен императоров-иконоборцев. Имена всех царей оставались в прежнем виде, а Феофилово было изглажено! Прославив Бога, явившего благость Свою на грешнике, пастыри, по общему согласию, постановили в первое воскресение Великого поста из всех обителей и храмов идти священникам со святыми иконами, в сопровождении народа, в соборную церковь. Соединившись с патриархом, вышли из храма со святыми иконами, Евангелием и продолжали шествие до так называемых царских врат.