Святой апостол Павел

      Во время мученической кончины св. Стефана, .мучители побивавшие его камнями, складывали свои одежды "у ног юноши, по имени Савл". Хотя сам он, видимо, и не принимал участия в побиении первомученика камнями, но был настолько ожесточен на великого проповедника христианства, "что одобрял убиение его", да и после не успокоился, а терзал Церковь, "входя в домы и влача мужчин и женщин в темницу". Этот яростный гонитель христианства был иудей, родом из Тарса, в Киликии. Родители дали ему хорошее образование. Савл в совершенстве знаком был с греческой литературой и глубоко понимал самый дух эллинизма. Но это была лишь одна сторона в его образовании. Дав своему сыну общее классическое образование, родители вместе с тем позаботились особенно дать ему высшее образование иудейское. С этою целию Савл был отправлен в Иерусалим, где процветали различные высшие школы, и там он "воспитан был при ногах Гамалиила", знаменитейшего законника своего времени. В школе этого-то великого учителя Савл был "тщательно наставлен в отеческом законе" и был ревнителем по Боге. Все это обширное образование, соединенное с высокими природными дарованиями, сделало Савла весьма видною личностью, и уже в Иерусалиме, среди фарисеев, он пользовался большою известностью не только за свою ученость, но и потому, что он "жил фарисеем по строжайшему в иудейском вероисповедании учению".

Нужно было опровергнуть и поразить этих проповедников, и Савл, действительно, выступил против Стефана и, несомненно, был одним из тех "некоторых из Киликии, кто вступил в спор с Стефаном". Спор между такими противниками мог быть только самый горячий, и Савл, к ужасу своему, увидел, что при всей своей учености он "не мог противостоять мудрости и духу, которым говорил" его противник. И тогда-то ревность его приняла кровожадный характер. Савл думал, что позор своего поражения он мог смыть лишь кровью Стефана, и одобрял его убиение. Сопровождавшие это страшное мученичество обстоятельства не могли бесследно пройти для такого пылкого человека, как Савл, и в душе у него, может быть, незаметно для него самого, шевельнулось страшное чувство сожаления и раскаяния, что он в своей ревности зашел так далеко, а вместе затеплилась и искра сомнения в своей собственной правоте. Но это было тяжелое чувство, нужно было подавить его, а достигнуть этого можно было только новою и усиленною ревностию в защите Моисеева закона и в гонении на врагов его. Если погублен такой высокообразованный и геройский проповедник его, как Стефан, то масса его последователей уже не заслуживает никакого сожаления, ее нужно уничтожить, и тогда ненавистное учение будет вырвано с корнем. С такими мыслями и чувствами Савл, вопреки наставлениям своего великого учителя Гамалиила, положительно стал "терзать Церковь" и гнал ее членов "до смерти". И это гонение навело ужас на христиан. Пред лицом грозного гонителя они рассеялись и исчезли. Иерусалим, по-видимому, был совершенно очищен от них. Такой успех дела должен был чрезвычайно обрадовать первосвященников и старейшин иудейских, которые, наконец, могли надеяться на полное истребление секты, так много делавшей им хлопот. Они даже были довольны и тем, что сделано, но Савл истребление христиан хотел довести до конца, и, "в чрезмерной против них ярости, преследовал их даже и в чужих городах". Особенно много христиан, слышал он, было в Дамаске, где они свили себе гнездо под властью аравийского князя Ареты. И вот, чтобы разорить и это гнездо, Савл обратился к первосвященнику, чтобы он дал ему полномочные письма в Дамаск, с которыми бы он мог устроить там судилище и в цепях приводить оттуда в Иерусалим всех, кого только найдет из христиан, как мужчин, так и женщин, с целью производства над ними высшего суда, примером правды и милости которого могло служить для них участь св. Стефана. И вот он, получив письма, отправился в путь, "дыша угрозами и убийствами на учеников Господа"; но по неисповедимым намерениям Промысла Божия путь этот привел его к совершенно неожиданному для него исходу, и он вышел из Дамаска не грозным гонителем с целою партией закованных в цепи и трепещущих за свою участь христиан, а смиренным последователем того Самого Назарянина, самое имя Которого дотоле звучало для него презрением и возбуждало в нем ненависть.

Проведя несколько дней в обществе Анании, который, несомненно, своею беседою ободрил дух его и преподал ему начатки христианских истин, Савл совершенно возродился духовно и почувствовал себя совершенно другим человеком. Между его прежним и настоящим легла непроходимая бездна. Ему открылись глаза на сущность вещей, и теперь к изумлению видел, что все то, в чем он полагал свою славу и свое величие, было отжившею ветошью и тьмою в сравнении с истинным светом гонимого христианства. И при одном воспоминании, что он был гонителем Церкви, ужас поражал его богопросвещенную душу и тем с большею ревностью он теперь стремился загладить это свое прошлое гонительство проповеданием Христа. Оправившись от душевного и телесного потрясения, он сразу же выступил проповедником евангелия, и в Дамасских синагогах изумлялись все, как этот яростный гонитель христианства теперь вдохновеннопроповедовал о Христе. Но душа Савла была разбита и требовала более продолжительного утешения. Ему нужен был такой отдых, во время которого он мог бы всецело оторваться от окружающего мира, уйти в самого себя, проверить свое душевное состояние и в уединенной беседе с Богом найти окончательное подтверждение своему призванию. И вот Савл, подобно великим ветхозаветным праведникам, удалился из Дамаска в Аравию, где и пробыл около трех лет. Только после этого продолжительного пребывания в пустыне, проведенного, несомненно, в глубоком душевном самоиспытании, Савл опять возвратился в Дамаск, и там начал проповедь о Христе.

Появление такого великого проповедника, о котором уже могли забыть отчасти, обратило на него общее внимание, и так как он всю прежнюю свою ученость, подкрепленную еще высшими откровениями, всецело обратил на проповедь и защиту евангелия, то никто из иудейских книжников и законников не мог выстоять против него. Это естественно возбудило против него крайнее негодование среди иудеев, и они даже составили заговор убить его. В этом заговоре приняли участие даже правитель Дамаска, который приставил стражу к городским воротам. Опасность была страшная, тем более, что она грозила в самом же начале прекратить деятельность Савла, который не успел еще хоть сколько-нибудь загладить грехов своей прежней жизни. Нужно было избежать ее, и в этом отношении помогли ему уже начавшие собираться около него ученики. Они воспользовались тем, что дома на востоке окнами выходили на городскую стену, и, посадив Савла в большую корзину, спустили его на веревке за стену, подобно тому, как в древности Раав спасла соглядатаев. Избежав опасности, Савл тогда направился в Иерусалим. Там ему уже не было места среди старейшин иудейских, и он должен был искать убежища среди новых своих собратьев - христиан. Еще будучи гонителем, он, вероятно, слышал об ап. Петре, который выдавался среди других апостолов своим мужеством в проповеди и славился чудесами. С ним-то "видеться" и решился Савл, чтобы найти в нем мужественного друга и наставника. Ап. Петр принял его со свойственным ему радушием, так что Савл пробыл у него дней пятнадцать, и за это время познакомился и с Иаковом, братом Господним. Других апостолов частью не было в это время в Иерусалиме, частью же они продолжали недоверчиво относиться к обращенному свирепому гонителю, предполагая в его обращении лишь коварный прием для разузнания всех тайн жизни среди христиан. Но великодушный Варнава, сам эллинист, близко познакомившись с Савлом, убедил, наконец, апостолов, что пред ними не прежний гонитель, а смиренный христианин, удостоившийся Христова откровения на пути в Дамаск. И тогда, будучи принят в общество апостолов, Савл совершенно укрепился нравственно и вновь выступил на проповедь Христа в синагогах иудейских, смело состязаясь с эллинистами, во главе которых он некогда отстаивал ветхий завет против Стефана. Такой переход его на сторону бывших своих противников, естественно, возбудил крайнее раздражение среди иудеев, и ему грозила участь св. Стефана. Савл был в крайнем унынии и однажды до такой степени молился в храме, что пришел в исступление. И в это время ему было новое явление Христа, Который, повелевая ему удалиться из Иерусалима, вместе с тем возложил на него великое служение - быть апостолом язычников. "Иди, - говорил Христос, - Я пошлю тебя далеко к язычникам". Смиренно приняв на себя это великое поручение, Савл при помощи учеников добрался до одного из морских портов, тайно сел на корабль и, избегнув, таким образом, грозившей ему опасности, отправился в Кесарию, потом в Тарс, отсюда он был призван Варнавою в Антиохию. В Антиохии ученики Господа впервые стали именоваться христианами; впоследствии это наименование сделалось нарицательным именем всех последователей Христа. Вскоре Савл и Варнава опять посетили Иерусалим; случилось это в 44 г. по Р. Х. Там разразился страшный голод, давно уже предсказанный пророком Агавом. Антиохийские христиане, соболезнуя бедствию их палестинских братий, поручили Варнаве и Савлу доставить им собранное пособие. Исполнив это поручение, они вернулись в Антиохию. Вскоре после сего наступило время первого апостольского путешествия ап. Павла. К этому великому подвигу Савл был подготовлен новым чрезвычайным откровением, которое побудило его проповедовать там, где еще не было известно имя Христово. Предстоятели антиохийской Церкви также получили откровение: Дух Святой через пророков сказал им: "Отделите мне Варнаву и Савла на дело, к которому Я их призвал"; вследствие чего, после поста и молитвы, они получили возложение рук и отправились в Селевкию, а оттуда - на остров Кипр. Везде они с успехомпроповедовали слово Божие, а в Парфе, главном городе острова, Савлу удалось обратить к вере и крестить самого проконсула Кипра, Сергия Павла. Этот правитель давно пытливо искал истинной веры; до прихода апостолов, он подпал влиянию одного лжепророка Вариисуса, который выдавал себя за посланника Божия, но Савл, исполнившись Духа Святого, разоблачил обман этого волхва и поразил его слепотою. Проконсул Сергий Павел, увидев это чудо, уверовал во Христа и немедленно принял крещение, а Церковь с тех пор стала и Савла называть римским именем - Павел.

В приморском городе Троаде Павел в ночном видении был призванпроповедовать евангелие македонянам. Ему "предстал некий муж македонянин, прося его и говоря: прийди в Македонию и помоги нам". Это был вопль западного мира, просившего апостола о том, чтобы он пришел освободить его от тяготевшего над ним ига безверия и греха. И апостол немедленно откликнулся на призыв - отправился в Македонию. В это время, между прочим, к нему присоединился Лука, возлюбленный врач, который, помогая апостолу своим медицинским искусством в его телесных немощах, решил следовать за ним и в его великом путешествии по Европе.

Сев в Троаде на корабль, проповедники чрез два дня прибыли в греческий город Неаполь, и оттуда направились в главный город восточной Македонии Филиппы. На пути в молитвенный дом им встретилась одна служанка, которая была одержима духом прорицательным, наподобие того, каким отличалась знаменитая дельфийская пифия; она настолько прославилась своими мнимыми прорицаниями, что доставляла большой доход своим господам. Почувствовав присутствие людей, которым дана была власть изгонять бесов, она стала неотступно следовать за ними, постоянно повторяя: "Сии человеки рабы Бога всевышнего, которые возвещают нам путь спасения". Так продолжалось несколько дней, и так как она препятствовала проповеди, то ап. Павел именем Иисуса Христа изгнал из нее духа, она исцелилась и перестала прорицать. Но это исцеление служанки возбудило крайнее негодование в ее господах, так как они лишились хорошего дохода. И вот они с яростию обрушились на апостолов, повлекли их на площадь к начальникам и обвиняли их в том, что они, будучи иудеями, возмущают город и проповедуют обычаи, которых римлянам не следует ни принимать, ни исполнять. Городская чернь стала на их сторону, а за нею, не расследовав дела, пошли и городские воеводы, которые, "сорвав с них одежды, велели бить их палками. И, дав им много ударов, ввергли в темницу, приказав темничному сражу крепко стеречь их". Заключив из такого приказания, что узники виновны в каком-нибудь особенном тяжелом преступлении, тюремщик ввергнул их в наиболее крепкое внутреннее помещение темницы и велел, кроме того, забить им ноги в колоду, т. е. в брус, имевший пять отверстий, в которые забивались руки, ноги и шея преступников. Тюремщик на этот раз забил апостолам в колоду только ноги, но и такое положение после перенесенных на площади побоев было мучительно тяжелым. Но великие благовестники не пали духом и в течение ночи оглашали мрачные стены темницы сладостными песнопениями, к которым невольно прислушивались все узники. И вот в самую полночь вдруг сделалось великое землетрясение, так что поколебалось основание темницы. От страшного сотрясения двери темницы открылись, цепи узников сорвались с колец в стене. Пробужденный от сна начальник тюрьмы, увидев двери темницы открытыми, тотчас же извлек свой меч и хотел убить себя, думая, что его узники бежали, потому что в таком случае он сам должен был отвечать за них своей жизнию. Ап. Павел, однако же, тотчас заметил его намерение и, всегда в совершенстве владея собою даже среди опасности, закричал ему громким голосом: "Не делай себе никакого зла, ибо все мы здесь". Эти слова расплавили сердце тюремщика. Попросив светильник, он бросился во внутреннее отделение темницы и в трепетном волнении повергся к ногам Павла и Силы. Затем, освободив им ноги от колод и выведя их из внутреннего заключения, он воскликнул: "Государи мои, что мне делать, чтобы спастись?" Самый тон речи показывал в нем глубокое благоговение. И апостолы отвечали ему: "Веруй в Господа Иисуса Христа, и спасешься ты и весь дом твой". Глубоко тронутый, начальник темницы тотчас же собрал все свое семейство, омыл узникам раны и, получив первые уроки евангельской истины, крестился со всем своим домом. Такой оборот дела крайне смутил городских воевод, и они, опасаясь какого-либо мщения себе за вчерашние жестокости, отправили ликторов с наказом выпроводить апостолов поскорее из города. Но апостол Павел захотел и воеводам преподать урок осторожности на будущее время. Послав ликторов за самими воеводами, апостол строго сказал им: "Нас, римских граждан, без суда всенародно били и бросили в темницу, а теперь тайно выпускают; нет, пусть придут и сами выведут нас". Ликторы отправились с этою вестию к воеводам, и она повергла последних в немалую тревогу. По своему невежеству, предубеждению и начальственному высокомерию, они совершили вопиющее нарушение римского закона и публично оскорбили величие Рима. Им грозила крайняя неприятность самим предстать на суд проконсула с ответом за это вопиющее беззаконие: поэтому они поспешили извиниться пред апостолами и просили их поскорее удалиться из города. Но апостолы, чувствуя за собою великое право римского гражданства, не сразу исполнили эту просьбу низких воевод, а, отправившись в гостеприимный дом христианки Лидии, поучали там собравшихся христиан, и затем уже с миром оставили город.

Площадь, по обыкновению, была переполнена народом: одни собирались тут по торговым делам, другие из любопытства услышать что-либо новое, третьи послушать философов, которые тут же, потряхивая своими длинными волосами и размахивая широкими плащами, вели философские прения и излагали философские идеи. Философия в это время находилась уже в полном упадке, и так называемые философы, не давая ничего нового, занимались лишь пустым и высокопарным пересказом учений своих великих предшественников, при этом извращая их до того, что все оказывалось, по выражению Цицерона, вверх дном. Поэтому когда ап. Павел выступил с проповедью учения, которое поражало своею новизною, самобытностью и жизненностью, то она сразу же обратила на себя внимание, и многие стали прислушиваться к ней. Ободренный успехом, апостол, побывав в синагогах для беседы с иудеями, стал ежедневно ходить на площадь и день ото дня все больше слушателей собиралось вокруг боговдохновенного проповедника. Наконец, на него должны были обратить внимание и некоторые из философов, видимо, оставшихся без слушателей. Злоба и досада кипела в их сердце на неизвестного им проповедника; но все-таки любопытство пересилило злобу, и они стали из-за толпы прислушиваться к проповеди смелого незнакомца, решившегося соперничать с ними. А вдохновенная проповедь его могучим потоком разливалась по массам и какою-то чудною силою приковывала внимание народа: толпы как бы замерли, и мертвая тишина была лучшим одобрением проповеди апостола вместо шумных рукоплесканий, какими обыкновенно рассеянная и праздная толпа наделяла дутые речи философов. Философы с затаенной завистью видели необычайное действие учения неизвестного проповедника на массы; но странно, что они, мудрецы, сами ничего не могли понять из нее. Весь запас их философского знания не давал им силы понять новое учение, подобного которому они не встречали ни у Платона, ни у Аристотеля, ни у Эпикура, ни у Зенона, ни у других столпов философии, которые, по их понятию, исчерпывали до дна все море премудрости. Бывшие в толпе стоики и эпикурейцы, дотоле враждовавшие между собою, теперь удивленно переглянулись, стараясь друг у друга найти разрешение поразившей их загадки. Но взоры тех и других выражали лишь одно тупое недоумение. Глухой ропот досады пронесся между ними. Некоторые из более смелых философов попытались вступить в спор с апостолом и остановить его речь возражениями; но возражения, как раскаленные уголья, возвращались и падали на их головы: в речи апостола им не было соответствия. Укрывшись в толпе, возражатели, опять недоумевая, рассуждали между собою: "Что же хочет сказать этот суеслов?" Так "эти безумцы в своей мудрости" хотели позорным именем заклеймить великого проповедника евангельского учения; но не закрыли они этим своего безумия, еще яснее оно выглянуло из-под их философской внешности. Другие, по-видимому, более вслушались в новое учение и говорили: "Кажется, он проповедует о чужих божествах", и злобная нота зазвучала в этих словах. "Как! Этот дерзкий пришелец не думает ли возмущать народной совести? Он не чтит Минервы, священной покровительницы города, не признает прославленных богов народных, храмы и статуи которых во множестве украшают улицы и площади! Он осмеливается подрывать народную веру! Он возмутитель против религии, государства и установившегося порядка, он развратитель народа и юношества..." Таким злобноковарным языком заговорили те из философов, для низкого честолюбия которых ничего не стоило прибегнуть к самому бесчестному средству, лишь бы только устранить ненавистного соперника. Ослепленные злобой мудрецы готовы бы были тут же расправиться с неизвестным им проповедником, если бы они не боялись народа, который лучше их понимал своим простым чувством истину проповедуемого ему и мог страшно отомстить оскорбителям проповедника. В виду этого злобствующие ненавистники, прикрыв свою злобу невинным любопытством, пригласили апостола Павла в ареопаг, чтобы он там подробнее изложил пред руководителями народа свое новое учение. Не вспоминали ли они тайно при этом, что именно в этом верховном судилище изобличивший подобных им софистов мудрец некогда присужден был испить смертоносную чашу?

На скалистом холме против Акрополя под открытым небом собрался верховный совет - ареопаг. На высеченных в скале скамьях восседали члены ареопага - именитые граждане города, государственные деятели, полководцы, философы, поэты. По склонам холма и в прилегающей долине толпился народ. Посредине площадки, образуемой скамьями, возвышались один против другого два массивных камня; при формальных судебных заседаниях на одном из них становился обвиняемый, на другом - обвинитель. На один из них, как можно думать, теперь поставлен апостол Павел. Его взорам представилось блестящее собрание, никогда невиданное им дотоле. Над ним висело безоблачное небо, откуда некогда услышал он божественный голос, призвавший его к апостольскому служению. Апостол почувствовал в своем сердце палящий огонь апостольской ревности. Окинув собрание огненным, проницательным взглядом, пред которым должно было дрогнуть сердце коварных философов, апостол начал речь. "Афиняне!" - воскликнул он. Собрание напрягло слух. "По всему вижу, - продолжал апостол, - что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая то, что вы чтите, я нашел и жертвенник, на котором написано: неведомому Богу. Сего-то, которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам". Лица присутствующих вытянулись от изумления. Слова неизвестного проповедника звучали такою уверенностию и такою силою, какой и тени не представляли туманные речи философов, и в то же время так близко касались всех слушателей, что все невольно переглянулись между собою. Не восстал ли пред ними великий Платон, который один только мог говорить с подобною силою, и таким языком, что им заговорили бы сами боги, если бы сошли на землю? Или не возродился ли пред ними мощноязычный Демосфен, от речей которого трепетали цари? - Речь апостола звучала, как речь этих героев греческого красноречия. Пред блестящим собранием ареопага, действительно, был Платон, но Платон высшей евангельской философии, - действительно, Демосфен, но Демосфен божественного слова... Для некоторых же слушателей, именно философов, страшным громом иронии загремели последние слова оратора. Они, эти тщеславные, высокомерные мудрецы, блиставшие праздным никому не нужным фразерством, с тупым недоумением останавливались пред таинственною надписью на жертвеннике и не могли дать ответа на инстинктивный запрос народной мысли; и вот явился проповедник, который с смелою уверенностью и неотразимой силою убеждения разрешает загадку. Злоба с новою яростью закипела в них; но эта злоба была теперь совершенно бессильна: апостол одним словом лишил ее юридической основы, сказав, что он проповедует не чужих богов, а только проливает свет знания о том Боге, Которому народ несознательно уже поклоняется. Так коварно подготовленный суд над вестником божественной истины всею силою осуждения обрушился на врагов его!

Между тем, вдохновенный проповедник продолжал свою речь. Как прозрачная струя живительного источника лилась она из его уст и оживотворяла ум и сердце слушателей. Это была глубокая, неведомая им дотоле философия, но в то же время она была проста для понимания и с неотразимою силою действовала на сердце. Это была простая речь, но в то же время каждое слово ее, как молния, пронизывало душу слышавших его и явственно отпечатлевалось на лицах их. С необычайною ясностию изложив возвышенное понятие о Боге, до Которого едва осмеливались подниматься величайшие мудрецы древнего мира, и показав на основании известных народных поэтов все неразумие поклонения сделанным руками человеческими идолам, апостол, наконец, перешел к проповеди о призывавшем его на апостольское служение Господе, Которому он посвятил весь свой гений, всю свою жизнь. "Итак, - говорил он, - оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем всюду покаяться, ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых..." Вдруг в ареопаге произошло смятение: услышав о воскресении из мертвых, последователи эпикурейской философии не имели сил долее сохранять спокойствие; последние слова в устах вдохновенного проповедника, как огненные стрелы, вонзились в извращенные чувственною философией сердца их и открыли пред ними ужасающую картину праведного возмездия за ту бездну грехов, в которой проходила вся жизнь, руководившаяся грубочувственным началом: станем есть и пить, ибо завтра умрем. Но чтобы скрыть от присутствовавших свою сердечную боль, они прикрыли ее насмешкой, и стали насмехаться над страшным для беззакония учением. На стоиков это учение произвело более спокойное впечатление, и они не прочь были еще послушать его, но, воспользовавшись суматохой, равнодушно, а может быть и не без иронии, сказали апостолу: "Об этом послушаем тебя в другое время", - и, конечно, не старались уловить этого времени.

Смятение в собрании продолжалось. Видя невозможность дальнейшей проповеди, апостол вышел из ареопага. Скоро разошлось и все собрание, и каменные сидения членов ареопага, столь же жесткие, как и их сердца, опять опустели. Итак, неужели бесплодно осталось слово апостола? - Нет живо и действенно слово Божие; оно глубоко запало в сердца некоторых из присутствовавших и принесло свой плод. "Некоторые мужи, пристав к Павлу, уверовали; между ними был Дионисий Ареопагит и женщина, именем Дамар, и другие с ними". Это был первый трофей евангелия в центре философского язычества. Такова была первая встреча евангелия с языческою философией. Уже при первой встрече с ним дотоле непреоборимая владычица умов смутилась и сразу почувствовала грозную для себя силу неведомого пришельца. Но смутившись, она не захотела сразу преклонить пред ним своего знамени. Еще целых пять веков она усиливалась поддерживать свое знамя во имя язычества и мудрости его.

При таких обстоятельствах неизбежны были и взрывы народного фанатизма, которыми часто ознаменовывались торжества в Ефесе. То же самое случилось и теперь. В этом году замечалось видимое уменьшение бесшабашного разгула во время Ефесии, и причина этого упадка была вполне известна. Не только в Ефесе, но и во всех главных городах проконсульской Азии был возбужден глубокий интерес проповедничеством ап. Павла, который в самой столице идолопоклонства, как известно, спокойнопроповедовал, что те, кои сделаны человеческими руками, совсем не боги. Много народа склонилось к принятию этой проповеди, еще более было таких, которые, по крайней мере, под влиянием ее стали равнодушно относиться к бессмысленной обрядности и причитаниям, и даже к храмам и идолам. Следствием этого было то, что в Ефесе "произошел не малый мятеж против пути Господня". Павел и его проповедь, "братья" и их собрания - были у всех на языке, и немало ропщущих проклятий произносилось против них жрецами и жрицами, а также и сотнями приживалок, собирающихся вокруг всякого большого учреждения. Наконец, это худо скрываемое озлобление прорвалось наружу. Более всего убытков понес от уменьшения благоговения к богине и ее святилищу некий серебряных дел мастер, по имени Димитрий, который продавал поклонникам маленькие серебряные модели храма и изображения в память посещения ими Ефеса и его храма. Да и не только в Ефесе, но и в каждом знаменитом центре языческого культа спрос на эти вещи вызывал большое предложение их со стороны промышленников. Димитрий нашел, что его промышленность начинает подрываться, и он, прикрываясь ревностию к храму и богине, решился, насколько это было возможно для него, принять меры с целью остановить грозящее ему разорение. Созвав на собрание всех художников и простых рабочих, занимавшихся этим ремеслом, он обратился к ним с речью, в которой сначала возбудил их страсти предостережением о грозящем им разорении, а затем взывал к их дремлющему фанатизму об отмщении за оскорбленное величие их храма и упадающее великолепие богини, которую де боготворила вся Азия и весь мир. Речь эта была как бы искрой для горючего материала. Среди слушателей раздался яростный крик: "Велика Артемида Ефесская!" - и по всему городу началось смятение. Пылая мщением к главному виновнику понесенных убытков, мятежные художники и ремесленники хотели схватить самого апостола Павла, но, не найдя его лично, схватили двух его сотрудников, Гаия и Аристарха, и повлекли их в театр - на отмщение и поругание толпы. Узнав об опасности своих возлюбленных сотрудников, апостол хотел сам идти в театр, чтобы пожертвовать собою; но власти города удержали его, так как опасались усиления народного смятения. Смятение это грозило опасностью побоища не только христианам, но и иудеям, которых народ не различал от христиан. Чтобы отвратить эту опасность, из среды иудеев выступил некий Александр, попытавшийся обратиться к толпе с речью, что иудеи отнюдь неповинны в этом деле. Но лишь только толпа разглядела иудейские черты оратора, как заглушила его речь яростным криком: "Велика Артемида Ефесская!" - и готова была приступить к одному из тех ужасных побоищ, которые не раз претерпевались иудеями в Александрии и других больших городах Востока. Опасность была страшная, но, к счастию, она отвращена была мужеством городского блюстителя порядка, пользовавшегося общим уважением населения. Пренебрегая всякою личною опасностью, он смело выступил пред лицо разъяренной толпы и обратился к ней со спокойною, но внушительною речью, которая образумила толпу. "Ефесяне! - воскликнул он. - Какой человек не знает, что Ефес есть служитель великой богини Артемиды и Диопета? Если же в этом нет спора, то надобно вам быть спокойными и не поступать опрометчиво. А вы привели этих мужей, которые ни храма Артемидина не обокрали, ни богини вашей не хулили. Если же Димитрий и другие с ним художники имеют жалобу на кого-нибудь, то есть судебные собрания, и есть проконсулы: пусть жалуются друг на друга. А если вы ищете чего-нибудь другого, то это будет решено в другом собрании, ибо мы находимся в опасности за происшедшее ныне быть обвиненными в возмущении, так как нет никакой причины, которою мы могли бы оправдать такое сборище". Речь эта сразу произвела поразительное действие. Смятение прекратилось. Умная речь всеми уважаемого человека заставила толпу раскаяться в своем неразумном мятеже и испугаться его возможных последствий, на что намекнул в своей речи блюститель порядка, попеременно действовавший лестью, запугиванием, вразумлением и успокоением.

Он нашел церкви Македонии в цветущем состоянии, видел их преданность себе, твердость в вере, укрепленную гонениями, и готовность содействовать сбору милостыни в пользу бедствующих христиан Палестины. Все это было великим утешением для апостола после испытанных огорчений и невзгод. Между тем, наступал праздник Пятидесятницы, и апостол Павел вознамерился провести его в Иерусалиме. Его неудержимо влекло туда желание еще раз видеться с многочисленными учениками своими, он предчувствовал, что свидание это будет последним, прощальным, и в самом деле, ему предстояли там узы и скорби.

Прибыв в Иерусалим, Павел был принят верующими с великою радостью; но неуверовавшие иудеи ненавидели Павла и считали его разорителем закона. В них жила еще та гордая мысль, что истина открыта одному избранному народу, и что прочие народы не равны иудеям. В своем фанатическом озлоблении они стали обвинять Павла, что он учит против закона Моисеева, и что он осквернил их храм, взяв туда с собою иноплеменника-язычника. Сделалось страшное смятение, и только при помощи отряда войск римских апостол был вырван из рук разъяренной толпы. Тысяченачальник препроводил его под стражею в Кесарию, к правителю Феликсу. Здесь Павел пробыл два года в заключении, в оковах. В таком трудном положении апостол ободрен был особым откровением от Господа. Среди ночи Господь явился ему и сказал: "Дерзай, Павел, ибо как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме". Это было, действительно, сильным ободрением для апостола язычников: пронести свою проповедь до Рима было его давнишним желанием, - и вот теперь Господь открывает ему, что это желание его исполнится, и что настоящие узы не остановят его проповеди и не помешают ему исполнить его великое призвание. Терпеливо сносил апостол свое заточение, а когда Феликс был сменен другим проконсулом, Фестом, то Павел, как римский гражданин, потребовал у него суда кесарева, и Фест решил отправить его в Рим.

Пользуясь свободой, ап. Павел ревностнопроповедовал евангелие иудеям и язычникам, в течение двух лет, до освобождения своего от уз. Множество людей за это время обратил он к Богу и между прочими Онисима, сделавшегося впоследствии епископом в Ефесе и ревностным распространителем учения Христова. Упорствующих же в принятии проповедуемой им истины ап. Павел укорял словами пророка Исаии: "Слухом услышите, и не уразумеете, и очами смотреть будете, и не увидите: ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы я исцелил их" (Исаии VI, 9, 10).

О своих страданиях апостол свидетельствует так: "Я был во многих трудах, в ранах еще более, несколько раз на краю смерти, три раза палками был бит, однажды - камнями, три раза корабль со мною опрокидывался, так что день и ночь пробыл я в глубине морской, во время путешествий постоянно испытывал беды: от разбойников, от сродников, от язычников, в городах, в пустынях, по морю, между лжебратьями, пребывал в голоде и жажде, в труде и изнурении, часто в посте, на стуже и в наготе" (2 Кор. X, 23-29).

По преданию, апостол Павел был предан казни в один день со святым апостолом Петром в Риме, 29 июня, при императоре Нероне, который, по словам св. Златоуста, за обращение к вере Христовой его виночерпия, повелел воинам своим схватить апостола и умертвить. Звание римского гражданина избавило ап. Павла от крестной смерти, которая в Риме считалась самою позорною казнию, и он был усечен мечом в 67 г. по Р. Х., 68 лет от рождения.