Слова матери, соединенные со слезами, удержали св. Иоанна в доме отеческом. К трогательным мольбам Анфусы может быть присоединялись советы св. Мелетия, который, узнав прекрасные умственные и нравственные качества Иоанна, желал приготовить его не к уединенной жизни иноческой, но к обширной деятельности пастырской, и потому определил его чтецом в антиохийской Церкви. Вступив в число чтецов, св. Иоанн еще более сблизился с Мелетием, и в самой должности своей находил новые средства, новые побуждения к изучению св. писания и к нравственному самоусовершенствованию. Оставаясь в доме своей матери, он вел строгую иноческую жизнь. Вскоре после того, как поставлен был на степень чтеца, св. Иоанн лишился своего мудрого наставника и руководителя епископа Мелетия. Валент, нечестивый ревнитель Ариевой ереси, прибыв в Антиохию, начал преследовать православных христиан, которые не соглашались с арианами и не хотели иметь общения с ними. Одною из первых жертв его ослепленной ненависти сделался св. Мелетий, который за верность свою православию, по проискам ариан, был сослан в заточение. Та часть антиохийской Церкви, которая признавала епископом Мелетия, осталась под руководством своих пресвитеров, из коих особенно известен Диодор, бывший впоследствии епископом Тарса в Киликии. Муж "апостольской жизни", исполненный пламенной ревности к делу Божию, твердый в защищении евангельской истины, обладавший обширными сведениями, особенно в богословии, Диодор пользовался всеобщим уважением и искреннею любовию в обществе антиохийских христиан. Не имея никакой собственности, ни даже пристанища постоянного, он, в отсутствие Мелетия, ходил из дома в дом, всех ободряя, утешая и вразумляя. Во время гонений на православных он один стоял за всех, как некая "скала высокая" и несокрушимая, с силою разрушал все хитросплетения и ковы еретиков и охранял мир Церкви.

Пред этим Златоуста постигла было необычайная и могущая иметь роковые последствия опасность, освобождение от которой он всегда считал за знамение особенного милосердия Бога. Императорами Валентином и Валентом был объявлен самый жестокий декрет против тех, которые владели книгами с магическим содержанием. Этот декрет обладал в то время еще большею силою вследствие непреклонной строгости и жестокости, царивших в Антиохии. Обвиняемые, часто весьма произвольно, в сообщничестве с магами подвергались истязаниям и смертной казни. Солдаты были заняты тщательным обыском подозреваемых лиц и привлечением их пред судейскую трибуну. Доносчики кишели во всех углах. И не только солдаты и шпионы, но даже судьи горели желанием заслужить императорское расположение суровым и жестоким исполнением декрета. Не щадили ни пола, ни возраста. Тюрьмы не только в столице, но и в Антиохии были наполнены лицами всех классов и профессий, обвиняемыми в совершении тайных обрядов, или обличенными в укрывательстве книг, касающихся магии. В виду таких ужасов, многие уничтожали свои богатые книгохранилища, лишь бы избежать подозрения.

Очень немного времени прошло между этим тревожным приключением с Златоустом и его посвящением себя монашеской жизни. Охотно подчинился он в сем правилам строгой монашеской жизни, ревностно и с непоколебимою твердостию переносил все тяжкие труды, с ней соединенные.

Вот как описывает Иоанн свою жизнь в монастыре. В полночь сам настоятель будил иноков; они тотчас вставали, оставляя сон, с чистою совестию, являясь бодрыми, с светлою мыслию, с радостию и в сердце, и на лице, так как они не обременяли себя пищею, не предавались мирским печалям и никаким заботам о житейских делах, восстав от сна, они составляли один лик и как бы едиными устами воспевали гимны Богу, славя и благодаря Его за все благодеяния, от Него ниспосылаемые роду человеческому; и никакой музыкальный инструмент не произведет той приятности, того усладительного для души согласия звуков, какую можно было услышать в пении святых мужей, раздававшемся в пустыне среди глубокой тишины. Окончив пение, они с коленопреклонением возносили молитву Богу о таких предметах, которые многим иногда и на ум не приходят, они просили у Бога не благ настоящей жизни, о которых и не думали; с воздыханиями и слезами они молились о том, чтобы им с чистою совестию и преуспеянием в добродетели окончить сию многотрудную жизнь и благоуспешно переплыть сие бурное море, и чтобы в день страшного суда и будущего пришествия Христова не услышать грозного гласа: "не вем вас". Пред рассветом они посвящали несколько времени отдохновению, дабы восстановить силы для новых молитвенных подвигов и священных песнопений, которые опять начинались с восходом солнца. После утреннего служения они пели часы третий, шестой и девятый и служение вечернее, так что весь день они разделяли на четыре части, а каждую часть освящали псалмопением и молитвословием.

Четыре года провел св. Иоанн в сообществе антиохийских монахов. Слава о великих дарованиях и подвигах его распространилась по всем областям, смежным с Антиохиею, и привлекла к нему многих посетителей. Настоятель и все благочестивые иноки монастыря, в котором жил св. Иоанн, боялись лишиться его, и, видя в нем избранника Божия и славу своей обители, без сомнения, искренно желали, чтобы он навсегда остался с ними. Но стремление к высшему, духовному совершенству, пламенная любовь ко Христу и желание скрыться от многочисленных посетителей побудили св. Иоанна оставить общество монахов и удалиться в пещеру, дабы там, в совершенном уединении и ненарушимом безмолвии, еще более укрепить свою душу в великих подвигах самоотвержения. В течение двухлетнего пребывания своего в пещере он почти все время проводил без сна, и днем и ночью стоя, или совершал молитвы, или читал слово Божие, и непрестанным бдением и трудами так изнурил свою плоть, что принужден был, для поправления сил, возвратиться в Антиохию.

Строгая подвижническая жизнь в монастыре и потом в пещере, украсив душу Иоанна новым духовным благолепием, еще более возвысила его в глазах христиан. Народ из ближних и дальних областей стекался во множестве к Иоанну, желая видеть и слышать его, – и слова и дела св. Иоанна многих из мирян расположили принять монашество и назидали самих иноков.

В 386 году Иоанн был рукоположен во пресвитера епископом Флавианом. Вступление Златоуста в сан пресвитера было замечательным событием для Антиохии. Ариане скорбели, а православные благословляли Бога за столь сильного защитника православия. Вскоре после рукоположения во священника Флавиан возложил на Иоанна обязанность говорить поучения к антиохийскому народу. Св. Златоуст с покорностию воле Божией вступил в многотрудное служение, к которому был призван: онпроповедовал ежедневно во время постов и два, и три раза в неделю в обыкновенные дни, не считая праздников св. мучеников и особенных случаев. Православные и заблуждающиеся, иудеи и язычники, все собирались слушать его поучения. В своих поучениях св. Златоуст не оставлял ни одного заблуждения, ни одного уклонения от пути святости без обличения; но особенно вооружался против суеверия, скупости, богохульства, клятвопреступления, клеветы, гордости, роскоши и сладострастия. Суеверий в Антиохии было очень много во времена Златоуста. Он укоряет православных за то, что они, выходя из дому, наблюдали с кем в первый раз встретятся, с здоровым или больным, с бедной женщиной или знатной, – и по этой встрече определяли добрый или худой день; укорял он их и за то, что зажигали множество свечей восковых при рождении детей и этим свечам давали разные имена, чтобы потом дать дитяти имя той свечи, которая долее горела, как предзнаменование долголетней жизни. Сильно огорчали Златоуста игры, которые происходили в первый день месяца января (новый год); игры эти он называет распутными и нечестивыми, потому что занимающиеся этими играми замечают дни, гадают и думают, что если первый день года им удастся провести в удовольствии и веселии, то и весь год будет то же; затем на самом рассвете и женщины, и мужчины наполняют чаши вином и напиваются без меры.

– Счастлив будет для тебя, – говорит Златоуст, – год во всем не тогда, когда ты напьешься пьян в первый день, но когда и в первый и прочие будешь делать то, что угодно Богу.

Достойное внимания и в высшей степени памятное событие в период деятельности Златоуста в Антиохии произошло на втором году его пресвитерства. Это был знаменитый мятеж, вызванный императорским декретом Феодосия, от 26 февраля 387 г., объявлявшим новые обременительные для населения налоги, которые предназначались на уплату значительных издержек по устройству дворцовых празднеств (между прочим, по случаю десятилетнего царствования императора), на войну с западным узурпатором Максимом и на другие государственные нужды.

С целью избежать лишних расходов Феодосий даже решил заранее справить десятилетний юбилей своего царствования, приходившийся на 388 г., воспользовавшись для этого празднованием дня рождения своего старшего сына, Аркадия, и исполнением пяти лет со времени дарования ему титула Августа. Издержки в таких случаях были, действительно, огромны. Одна армия ждала подарка в пять золотых монет на каждого солдата. Страшным бременем ложилось это на императорскую казну, пополнением дефицита которой и был вызван новый налог на восточные города.

Всеобщая паника воцарилась в Антиохии по объявлении императорского декрета. Граждане всех званий, с высших до низших, стекались к церквам, взывая к божественной помощи. Низшие классы, вместе с иностранцами и забитым пролетариатом, собравшись у театра, были возбуждены до неистовства. Эта раздраженная, разгневанная толпа прежде всего, по обычаю, искала епископа, чтобы заявить ему свои неудовольствия, о которых епископы того времени по особому представлению императора имели попечение. Не имея возможности найти епископа, они вернулись к преториуму и, произведя разные бесчинства в общественных банях, совершив нападение на дворец префекта, стали разбрасывать раскрашенные портреты императора, смешивая последние с грязью и изрыгая страшные проклятия на Августа и потом, в полном безумии и ярости, сбросили с пьедесталов статуи императора и даже его горячо любимой умершей жены, Флациллы, и с бесчестием влачили их по улицам.

Возмущенная чернь еще подожгла одно публичное здание; но мятеж вскоре был подавлен префектом, вызвавшим для усмирения бунтовщиков отряд стрелков. Схваченные на месте восстания были осуждены и казнены префектом, который боялся гнева оскорбленного величества. Феодосия через курьеров известили и о возмущении, и о поругании, лично ему при этом нанесенном.

Но прежде чем масса могла опомниться от этого неистовства, как ее уже охватил ужас при мысли о гневе императора. Наступившее паническое отчаяние было страшнее безумной ярости. Гнетущая тишина воцарилась по всему городу.

Неизвестность пригнетала более, чем какая бы то ни была страшная действительность. Форум был покинут, школы не посещались, театры пустовали; всякий с подозрительным страхом смотрел на другого; высшие классы покидали город, философы уходили, учащаяся молодежь бежала. Вскоре из Константинополя пришли известия: император постановил отнять у города все привилегии, митрополией Сирии объявить Лаодикию и сравнять с землею их возлюбленную Антиохию.

После этого пораженные тем, что готово было совершиться и что ранее давило лишь неопределенным ощущением ужаса, даже ни разу доселе не переступавшие церковного порога теснились теперь в старой Антиохийской церкви, получившей это название оттого, что она стояла в более древней части города, вблизи Оронта, приведенные сюда страхом, и возносили молитвы и мольбы, звучавшие для них так ново и странно. Тогда-то ораторский гений Златоуста, как и его благочестие, явились во всем блеске. В течение недели он хранил молчание, но к концу этого времени обратился к народу со словами увещания и успокоения.

Он живо рисует перед ними их обычные грехи – роскошь, самоугождение, богохульство, клятвы и, чтобы побудить их к покаянию, объявляет милосердие Божие тем, кто с сокращенным сердцем повержется пред Ним в смирении. Все же слезы их и скорбь будут тщетны, если они не принесут истинных плодов покаяния, именно, если не укрепятся в добре и святой жизни.

Когда слушатели громом рукоплесканий приветствовали его слова, он в негодовании вскричал, что церковь не театр, куда они приходят только для наслаждения и забавы, но что истинный предмет его забот составляет их духовное воспитание и их преуспеяние в жизни и деятельности.

– Что мне нужно, – спрашивает он, – в этих аплодисментах, криках одобрения, шумных выражениях восторга? То было бы мне наградой, если бы вы все, что я говорил, обнаруживали в своих поступках. Тогда я был бы счастлив, как бы все не восторгались, но с полной готовностию исполняли слышанное от меня.

Между тем, епископ Флавиан оставил город, чтобы лично перед императором ходатайствовать в его защиту. В то время он был уже в преклонных годах, слабость и болезнь причиняли ему страдания; его единственная сестра – предмет его нежной привязанности – лежала на смертном одре. Была зима, и еще тяжелее было это путешествие для такого престарелого и слабого человека, как епископ, когда нужно было совершить более 800 миль в самое суровое время года.

Многие виноватые в мятеже были схвачены и, после произнесения приговора императорским судьею города, преданы казни. Это еще более усилило панику. Граждане большими толпами в страхе покидали город и удалялись на соседние горы; страх был так велик и безумен, что можно было ожидать поголовного выселения жителей из осужденного города. Из Константинополя, к тому же, приходили печальные слухи о том, что намеревался предпринять император, и эти слухи уже обращались в действительность в их возбужденном тревогою воображении.

В это время влияние Златоуста на народ сказалось во всей силе. Он не оставлял своего поста. Воскресенье за воскресеньем, день за днем, его можно было видеть в церкви прилагавшим все усилия к тому, чтобы успокоить объятых унынием жителей и убедить их не покидать города. Он представлял им в пример ап. Павла, заключенного в темницу и готового принять за своего Учителя не только страдания, но и смерть.

Флавиан не успел предупредить посольства вестников императорского гнева. Пред прибытием епископа в Константинополь Феодосием были посланы в Антиохию уполномоченные для объявления указа. Их было двое, Цезария и Геллебик. Уполномоченные поспешно приступили к исполнению возложенного на них поручения. Была половина Великого поста. Рыдающей толпе они объявили, что их город лишается всех привилегий, что их бани, где они предавались неге, их театры, в которых они наслаждались, и все места общественных увеселений, составлявшие их гордость, – все это теперь прекращало свое существование. Виновные были отысканы и заключены в тюрьмы; лица высших сословий в оковах были ведены по улицам города к зданию суда; список обвиненных был велик.

Уполномоченных поразило выражение, с которым Македоний произнес это, хотя они ничего не поняли из сказанного им (он говорил по-сирски); когда же его слова были переведены им на греческий язык, они согласились с тем, что один из них должен идти к императору, рассказать ему о положении дел в Антиохии и ожидать дальнейших распоряжений.

Таким образом, воззвание монахов не было тщетно. Окончательное приведение приговора в исполнение было отложено. Цезарий сам отправился в Константинополь, имея при себе письмо с ходатайством о помиловании, подписанное монахами.

Златоуст в высшей степени был восхищен мужеством монахов, поведение которых он противопоставлял малодушию цинических философов Антиохии, которые, при наступлении опасности, покидали город, спешили прочь от него и скрывались в пещерах.

Снова мы видим Златоуста распространяющим утешение и ободряющим измученный народ.

– Истинная слава Антиохий, – убеждает он их, – заключается ни в ее банях, ни в театрах, ни в публичных зданиях, ни в том, что она "столица Сирии", но в том обстоятельстве, что ученики здесь впервые были названы христианами, и что их подвиги любви к голодающим иерусалимлянам прославляются и доселе. Благочестие жителей составляет истиннейшую славу города. Все подобные качества, какими она, кажется, обладает, сделают ее митрополией не на земле, но на небе (Бес. XVII).

Но скоро произошла перемена обстоятельств. Тучи рассеялись. Горизонт становился светлее. Тьма ночи исчезла, и радость пришла с утренней зарею.

Император, как мы узнаем из двадцать первой беседы Иоанна, был растроган до слез и "постановил решение, украшающее его честию более диадемы". Но что же произошло?

– Как, – говорил он, – может ли быть что-нибудь удивительного и великого в том, если мы смягчим наш гнев против тех, которые дерзнули нас оскорбить, мы, которые тоже люди, когда Господь вселенной, пришед на землю и соделавшись рабом ради нас, распинаемый облагодетельствованными Им, молил Отца о прощении Своим мучителям, говоря:

– Отпусти им, ибо не знают, что творят.

Что удивительного, если и мы простим своих сорабов?

Зима окончилась. Флавиан послал с курьером милостивое письмо императора, чтобы граждане возможно скорее получили радостное известие, чего желал и сам Феодосий. В начале весны Флавиан возвратился из Константинополя, так что мог принять участие в радостном праздновании Пасхи вместе с освободившимся от бремени страха паствою и народом.

– Учитель духовный, Иоанн Златоустый, ты углубил кладезь св. учения твоего, и ум наш не может доставать.

С этого времени Иоанн и получил название Златоустого и всегда старался говорить просто и понятно. Слушатели, когда говорил Златоуст, нередко проливали слезы, а иногда, сокрушаясь о своих грехах, ударяли себя в голову, приходили в страх при мысли о наказании за грехи; нередко случалось, что они прерывали его речь, и храм оглашался многочисленными возгласами: "Златоуст, уста золотые, уста золотые!"

Заботы и отеческое попечение Златоуста о своей пастве не остались без награды. Бог благословил его труды. Несмотря на беспорядки, обычные большим городам, в Антиохии праздничные и воскресные дни проводились с надлежащим торжеством: воспевалась хвала Богу в церквах, божественная литургия совершалась неопустительно, семейная жизнь благоустроялась; многие из родителей, желая научить детей благонравию и благочестивой жизни, отсылали детей своих к пустынникам, жившим в горах. Св. Златоуст был душою, радостию, жизнию Антиохии.

Первою заботою новопоставленного архиепископа было исправление духовенства. Клир церковный, особенно же в самом Константинополе, отличался многими дурными наклонностями. Так, многие духовные лица были в высшей степени сребролюбивы, другие были заражены страстию к роскоши: приобретали богатые поместья, носили богатое платье, имели изысканный стол; иные предавались пиршествам не только в своем доме, но часто являлись на пиры в дома знатных лиц.

Против таких болезней духовенства сильно восставал св. Иоанн Златоуст. Особенно сильно огорчало святого архипастыря честолюбие духовенства. В константинопольском клире было много лиц, которые стремились к получению высших иерархических степеней: низшие клирики искали священства, а пресвитеры простирали свои замыслы на сан епископский. Обличая таковых честолюбцев в частных беседах, Златоуст вразумлял их и при общественном собрании – в церкви.

– Домогаемся епископства, как начальства мирского, – говорил он в одной из своих бесед на книгу Деяний апостольских, – и, ища славы и чести у людей, погибаем пред Богом. Что пользы в такой чести? – Не очевидно ли, что она – ничто. Когда родится в тебе желание священства, представь себе геенну, представь, какой дашь там отчет. Представь с одной стороны жизнь беззаботную, с другой – тяжесть мучения. Если согрешишь, живя сам по себе, то не потерпишь такого наказания, а если согрешишь, будучи священником, то погиб ты.

Но где не действовали ни увещания, ни убеждения, там св. Иоанн для искоренения зла употреблял решительные меры и подвергал непослушных церковным наказаниям. Некоторых из клира, уличенных в тяжких преступлениях и пороках, лишал он степеней и даже отлучал от Церкви.

На сколько укоренилась в жителях Константинополя страсть к театру, видно из следующего обстоятельства. В начале второго года епископства св. Иоанна Златоуста, в среду Страстной недели, в окрестностях Константинополя разразилась ужасная буря. Испуганный народ бежал в храмы умолять Бога о помощи. Св. Иоанн назначил общественное молебствие и крестный ход. Но лишь только беда миновала, народ забыл Бога и в Страстную пятницу отправился на конское ристалище, а на другой день – в театр. Св. архипастырь был так поражен этим поведением граждан константинопольских, что даже в торжественный день св. Пасхи вместо приветственного и радостного слова обратился к народу со строгими обличениями.

– Сносно ли, стерпимо ли это? – взывал св. пастырь. – Вам самим на вас же хочу жаловаться. После продолжительных бесед и наставлений иные из вас, оставив меня, устремились смотреть на ристание коней и предались такому неистовству, что целый город наполнили воплями и бесчинными криками, побуждающими к смеху, или, лучше сказать, к слезам. Тогда, сидя дома и слыша раздающиеся голоса, страдал я более обуреваемых в море. Как те, в крайней опасности от волн, ударяющих в стены корабля, пребывают в страхе, так и для меня поразительны были несносные эти клики; поникнув в землю, закрывал я себе лицо, а, между тем, одни срамили себя вверху, другие внизу рукоплескали возницам и кричали громче первых. Что скажем, чем оправдаемся, если какой чужеземец предстанет с обвинением и спросит: это ли город апостольский, приявший в себе такого учителя? Это ли народ христолюбивый – зрелище не лицедейное и духовное? Не почтили и того дня, в который предложены для поклонения знамения спасения рода нашего. В пяток, когда Владыка твой распят был за вселенную, принесена великая жертва, отверст рай, разбойник введен в древнее отечество, разрешена клятва, истреблен грех, прекращена долговременная брань, совершено примирение Бога с человеками, – в этот день, оставив церковь, духовную жертву, собор братий, презрев досточтимость поста, ты, пленник диавола, отведен был на это позорище. Стерпимо ли, сносно ли это?

После сего Златоуст с глубокою скорбию напоминает жителям Константинополя о недавно угрожавшем им Божием гневе, едва отвращенном общественными молениями.

– Как же нам умилостивить Бога? Как умиротворить Прогневанного? Три тому дня, как проливной дождь все уносил, из уст земледельцев, так сказать, вырывал пищу, к земле приклонял разботевшие класы, и все повреждал чрезмерным избытком влаги. Тогда были молебствия и молитвословия, весь город наш, подобно потоку, устремился к апостолам. И, не устрашившись грозных событий, не вразумившись величием апостольских преуспеяний, вдруг, по прошествии одного дня, ты скачешь и вопишь, нерадя о душе своей, пленяемой, влекомой страстями? Не знаешь разве, что Бог потребует у нас отчета за каждый день нашей жизни, на что употребили оный? Что скажем? Чем оправдаемся, когда потребуется у нас отчет и за этот день?

Прошло около четырех лет со времени вступления св. Златоуста на константинопольскую кафедру. Его труды не остались без благих последствий. Духовенство было устроено, ереси стеснены, бедные больные снабжены посильным вспоможением, господствовавшие страсти в обществе теряли прежнюю силу, и, как выражается Палладий, любители народных зрелищ, благодаря неутомимой ревности и увлекательному красноречию св. Златоуста, перестали ходить в театры – в эти училища диавола, и вместо того с радостию посещали храмы Божии. Вообще, Константинополь совершенно изменился. Но такие мудрые преобразования не могли совершиться беспрепятственно: ревность святого архипастыря к истреблению нравов возбудила против него множество врагов во всех слоях общества.

Между враждовавшими против него епископами первое место занимал Феофил александрийский, завидовавший св. Златоусту и досадовавший на него за то, что не успел воспрепятствовать его посвящению в епископа. Между священниками и диаконами вооружались против него люди корыстолюбивые, люди с буйным характером, – вообще все те, для которых чистая жизнь и благочестивый пример св. Златоуста служили укоризною и пороки которых подвергались обличению ревностного архипастыря. В числе врагов святителя были некоторые из благородных и богатых женщин, которые своим богатством содействовали врагам святителя. Все эти лица, ненавидевшие Златоуста, изыскивали случаи, чтобы его оклеветали. Скоро они нашли себе сильную союзницу в лице императрицы. Евдоксия, жена императора Аркадия, была женщина необыкновенно сребролюбивая, и в то же время гордая и раздражительная; она наполнила свой двор доносчиками, которые клеветали на невинных людей, захватывали имения богатых по смерти их, не взирая на обиду детей и других законных наследников. А св. Иоанн постоянно восставал против сребролюбия в народе, а потому беседы его против сребролюбия и жестокости властелинов болезненно раздражали императрицу. Враждебные Златоусту епископы пользовались всяким случаем, чтобы возбудить императрицу против Златоуста. А так как не находилось ничего достаточного к обвинению, то они стали внимательно следить за его поучениями, имея в виду заметить что-либо к его осуждению.

Святой Златоуст в одно время сказал слово, в котором порицал всех вообще женщин за их хитрый и гордый нрав. Поняли это слово так, что Златоуст в нем намекал на императрицу, и донесли ей об этом. Императрица по этому поводу жаловалась императору и говорила, что если Златоуст оскорбляет ее, то, значит, оскорбляет и его. После этого события Евдоксия окончательно вооружилась против Златоуста, что доставило радость его врагам. Епископы, священники, диаконы и все вообще недовольные воспользовались этим случаем, чтобы соединиться и разом, со всею силою непримиримой ненависти, напасть на неустрашимого обличителя их пороков. Скоро составилось нечестивое соборище; нужен был только случай, чтобы исторгнуть святого епископа из среды любящей паствы. Этим случаем был приход в Константинополь монахов, изгнанных из пустыни Феофилом, патриархом александрийским.

Феофилу было послано приказание явиться в Константинополь. Но он счел за лучшее явиться не подсудимым, а судьею. Вступив в сношение с врагами Златоуста и созвав епископов разных городов, в числе которых были и низложенные Златоустом, он прибыл с ними в Константинополь для составления собора с целью суда над Златоустом. Отказавшись от гостеприимства Златоуста, он остановился в одном из царских домов.

Он не хотел даже ни видеться с Златоустом, ни говорить с ним, ни участвовать с ним вместе в молитвах. Святой Иоанн неоднократно посылал просить к себе Феофила, чтобы объясниться с ним о причине неудовольствия, но у Феофила далеко не было такой кротости и миролюбия, как у св. Иоанна. Феофил всячески старался низвергнуть Златоуста с кафедры. Для этого он старался сначала сойтись с его врагами, чтобы иметь в них себе поддержку. К этой цели он подходил всеми путями. Придворным и другим знатным лицам в Константинополе он сыпал деньги щедрою рукою; людей сластолюбивых он угощал пышными обедами; одних обольщал льстивыми словами, другим обещал высшие почести. Феофилу в этом случае помогали Севериан, епископ габальский, Акакий, епископ беррийский, и Исаак, епископ исаврийский.

Враги Златоуста боялись составить собор в Константинополе, опасаясь народа, любившего святителя. Поэтому обвинители составили собор в местечке, называвшемся "Дуб", и послали звать св. Златоуста для оправдания во взводимых на него обвинениях. Но св. Иоанн, видя в судьях своих одних врагов, не пошел к ним, требуя Вселенского собора для суда над собою. Собор, составившийся в Константинополе из 40 епископов для защиты Златоуста, отправил от себя трех епископов и двух пресвитеров святой жизни сказать Дубскому нечестивому собору, что никакой епископ не может быть судим вне своей епархии, и что их собор многочисленнее и большей важности, ибо он состоит из 40 епископов, между которыми находятся пять митрополитов. Но как скоро посланные епископы объявили свое мнение на соборе Дуба, то этот последний пришел в такое неистовство, что одного из посланных епископов подвергли биению, у другого истерзали одежды, а третьему повесили цепи железные, которые готовили св. Иоанну.

На третий день после своего осуждения, после полудня, он тайно от народа предал себя в руки чиновника и ночью на корабле перевезен был в Пренесту в Вифинии, место, назначенное для его ссылки. Лишь только разнеслась молва об удалении св. епископа, весь народ пришел в сильное негодование. Феофил прибыл было для успокоения народа, но так как все видели в нем виновника постигшего их бедствия, то отовсюду слышались крики негодования и проклятия, даже самая жизнь его могла быть в опасности, если бы не охранялась вооруженною силою. В народном крике выражался ропот не только против Феофила, но и против царя. Многочисленными толпами народ переходил из церкви к площади, с площади к царскому дворцу. Но вот наступила ночь, небо покрылось черными, мрачными облаками, море кипело. Всеобщий страх овладел жителями города, все ждали чего-то ужасного; и вот среди мрака ночи вдруг всколебался город от сильного землетрясения. В этом землетрясении все видели казнь Божию за несправедливо осужденного, невинного епископа, почему со всех концов города неслись страшные крики:

– Это казнь неба. Горе нам. Погибли мы, если св. епископ не будет возвращен.

Видя и слыша все это, св. Иоанн покорился необходимости и, сопровождаемый многочисленным собранием жителей, с торжеством вступил в город, а затем – в церковь, и даже сказал поучение. Чрез несколько дней Иоанн просил императора, чтобы он велел собрать многочисленный собор, на котором бы могли быть рассмотрены несправедливые обвинения Дубского собора против него и пред лицом всех – показать его невиновность. Вскоре составили собор из 60-ти епископов, при чем из бывших врагов Иоанна никто не явился. Этот собор признал невинность Златоуста и осудил нечестивый собор Дубский и его обвинения против Златоуста.

Спустя два месяца, по возвращении Златоуста, Евдоксия заявила притязание на небывалую для императриц почесть – сооружение особой колонны, увенчанной серебряным ее изображением, на самой важной площади столицы, около церкви св. Софии. Это необузданное честолюбие Евдоксии возбудило даже негодование на западе, и Гонорий счел своим долгом предостеречь своего брата Аркадия от подобного нарушения древних обычаев; но Евдоксия ничего не хотела знать и колонна с ее серебряной статуей на вершине была поставлена при всевозможных торжествах и ликованиях. Вследствие близости колонны к церкви, шум этих непристойных торжеств с языческими церемониями и плясками делал невозможным самое богослужение, и так как они продолжались несколько дней, то святителю не могло не показаться все это явным и даже намеренным оскорблением святыни. Сначала он хотел чрез префекта устранить это кощунство; но когда префект не оказал ему в этом отношении никакого содействия, то он произнес резкую обличительную беседу, которую, по свидетельству историков, начал знаменитыми словами:

– Опять беснуется Иродиада, опять мятется, опять рукоплещет и пляшет, опять главы Иоанновой ищет.

Доносчики и враги Иоанна не преминули с злорадством довести об этом до сведения царицы, истолковав эти слова в том смысле, что в них она сравнивается с Иродиадой, и Евдоксия пришла в полное неистовство, с плачем жаловалась царю на нанесенное ей оскорбление и требовала, чтобы вновь был созван собор для низвержения невыносимого для нее иерарха. К Феофилу полетело от нее письмо, в которых она умоляла его вновь приехать в Константинополь и докончить низвержение Иоанна.

Тот, конечно, рад бы был исполнить просьбу царицы, так совпадающую с его собственным желанием, но полученный им раньше урок, когда он едва не побит был камнями от народа, заставил его быть поосторожнее, и он, не желая вновь подвергать себя опасности, отправил вместо себя трех епископов-заместителей, снабдив их необходимыми наставлениями. Опять составился собор почти из тех же епископов, которые заседали и при "Дубе", и, конечно, произнес новое осуждение на Иоанна. Иоанн был объявлен низвергнутым и это постановление утверждено императором.

Сановник исполнил приказ с полицейскою точностью, и светлый праздник был омрачен безобразными сценами дикого насилия. Силою ворвавшись в церковь, полуварварские воины, под начальством язычника Луция, начали беспощадно громить все, предаваясь всяким буйствам и грабежу. Те, кто пытался защитить святителя, были избиты, духовенство выгнано из храма и даже полураздетые оглашенные, уже приготовившиеся для крещения выгнаны были на улицу, евхаристия осквернена, и освященные сосуды ограблены. Мерзость запустения водворилась на месте святе, и до глубины души огорченный святитель был заключен в патриаршем доме, где он и оставался еще два месяца под домашним арестом. Вокруг патриаршего дома стали появляться подозрительные и темные личности, которые прямо покушались на жизнь святителя. У ворот патриаршего дома схвачен верным Иоанну народом один мнимобесноватый, у которого оказался спрятанным кинжал, припасенный с преступною целию. В другой раз обратил на себя внимание какой-то раб, который в необычайном волнении и торопливо пробирался к патриаршему дому.

После этого несчастного случая народ стал неотступно охранять дом своего гонимого архипастыря, и среди него начались волнения, которые угрожали страшными ужасами и мятежами. Тогда, чтобы предупредить напрасное кровопролитие, смиренный святитель порешил, как и в первый раз, добровольно отдать себя в руки светской власти. Созвав в последний раз всех своих приближенных, он убедил их быть твердыми в православной вере и дал им последнее целование. Прощание было глубоко-трогательное. Все плакали горькими слезами; плакал и сам святитель. И затем, положившись на Промысл Божий, без воли Которого не падет волос с головы, святитель малыми дверьми вышел из дома и незаметно направился к морю, где его взяли воины, и, посадив в лодку, перевезли в Вифинию.

Узнав об этом, все враги возликовали, но радость их омрачена была страшными бедствиями. В самой патриаршей церкви неизвестно от какой причины вспыхнул пожар: раздуваемая ветром огненная стихия высоко поднялась к небу и, наподобие радуги изогнув свой всепожирающий исполинский язык, зажгла палату сената. Пожар превратился в огненное море и истребил множество лучших зданий столицы. Все объяты были ужасом и невольно видели в этом бедствии страшный гнев Божий в возмездие за страдания праведника.

Изгнав великого святителя из столицы и, таким образом, достигнув желанной цели своих злобных домогательств, императрица Евдоксия, однако, еще не успокоилась и старалась о том, чтобы поскорее уничтожить самые следы существования Иоанна. Даже и в заточении, в качестве беспомощного узника, Иоанн все еще страшен был для нее и в ее преступной совести все еще гремели обличительные слова:

– Опять беснуется Иродиада, опять мятется, опять пляшет и рукоплещет, опять главы Иоанновой ищет.

Местом ссылки для св. Иоанна назначена была отдаленная и бедная деревня Кукуз в Малой Армении, терявшаяся в одной из глухих долин дикого Тавра, где гнездилось разбойничье племя исаврийцев, которые то и дело совершали набеги на окружающие селения, производя грабежи и убийства. В этой живой могиле и должен был проживать бывший патриарх столичного города. Враги его могли бы, наконец, успокоиться, если бы гнев Божий и возмущенная совесть не явились грозной карой для них за совершенную ими неправду. В сентябре 404 г. над Константинополем разразилась страшная буря с градом чудовищной величины, который в один миг истребил жатвы и сады. Вместе с тем раздавались глухие подземные удары, и мать-земля стонала и колыхалась под ногами нечестивцев, как бы не вынося совершившегося позора. 6 октября того же года отозвана была к судилищу Бога живого и сама императрица Евдоксия. Жаждая смерти великого праведника, она сама подверглась смерти и умерла в мучительных страданиях от родов. За нею с изумительною быстротою понесли заслуженную кару и другие из главных злоумышленников и врагов угодника Божия. Так епископ Кирин халкидонский, один из главных деятелей печального собора "при Дубе", подвергся страшной болезни от разбереженной ему мозоли, на которую нечаянно наступил епископ Маруфа: у него сгнили ноги, и, несмотря на то, что неоднократно совершалась ампутация, он умер от антонова огня. Один из врагов святителя получил смертельный ушиб при падении с лошади, другой умер от гнойной водянки, третий – от рака на языке, заставившего его сознаться в тяготевшем на его душе мрачном преступлении. Феофил александрийский, временно избегнув суда человеческого, также впоследствии не избег суда Божия. От крайнего напряжения в своих злобных ухищрениях он помешался и умер скоропостижно от паралича. Если не телесно, то еще более душевно терзался и злополучный император Аркадий, который, освободившись, наконец, от невыносимой тирании своей злонравной супруги, хотел найти себе облегчение от сердечной тяги в молитвах пустынников. Но когда он обратился с просьбою помолиться за него к знаменитому синайскому отшельнику Нилу, то отшельник с истинною твердостию и дерзновением древних пророков отписал ему:

"По какому праву желаешь ты, чтобы царствующий град избавлен был от опустошающих его землетрясений, когда в нем совершаются такие преступления, нечестие с неслыханною наглостью возводится в закон, и когда из него изгнан столп Церкви, светило истины, труба Христова, блаженный епископ Иоанн? Как можешь ты желать, чтобы я согласился молиться об этом злосчастном городе, потрясенном всесокрушающим гневом небес, когда я изнываю от скорби, потрясен духом, и когда мое сердце разрывается от злодеяний, совершенных на твоих глазах против всяких законов?""Творения св. Иоанна Златоустаго", т. I.>

В Кукузе св. Златоуст пробыл с небольшим год. В конце 406 года по случаю набега исаврян он был переведен в Арабисскую крепость на горе Тавре. В следующем году он опять возвратился в прежнее место. Но сколько он претерпел здесь разных неприятностей, трудно пересказать. Его здоровье вскоре по прибытии в Кукуз опять сильно расстроилось. С октября 404 года снег покрыл горы и по всей стране Кукузы распространился такой сильный холод, какого прежде никогда не было. Несмотря на попечение Диоскора и всех его друзей, доставлявших в изобилии все потребное к удовлетворению его нужд, он не мог выходить вон из комнаты, чтобы освежиться чистым воздухом, не опасаясь еще больше повредить своему расстроенному здоровью. Особенно зимы 405 и 406 гг. подвергли его жестоким страданиям и едва не довели до смерти. Множество употреблял он средств, но не мог удалить вреда, который наносила ему стужа. Так он зажигал огонь, сидел в одной комнате, укрывался множеством ветоши; при этом терпел частую рвоту, головную боль, отвращение к пище, непрестанную бессонницу. Ко всему этому присоединялись еще бедствия от набега исаврян, которые расхищали страну, предавая все огню и мечу.

Между тем, римский папа Иннокентий, зная о всех бедствиях, волновавших восточную Церковь, и уверенный в невинности св. Златоуста, просил императора Аркадия созвать Вселенский собор для обсуждения дел несправедливо осужденного архипастыря.

"Кровь брата моего Иоанна, – писал он, – вопиет к Богу на тебя, царь, как в древности кровь Авеля праведного вопияла на братоубийцу Каина, и она будет отмщена, потому что ты во время мира воздвиг гонение на Церковь Божию, изгнав ее истинного пастыря, изгнав вместе с тем и Христа, а стадо вручил не пастырям, а наемникам".

Но этим благим намерениям папы не суждено было осуществиться. Враги Златоуста, опасаясь подвергнуться осуждению, если будет созван новый собор, постарались восстановить Аркадия против римского епископа и вообще против всех, сочувствовавших св. Иоанну. Они говорили, что для спокойствия Церкви Иоанна нужно перевести в отдаленнейшую часть империи, в места самые дикие и пустынные. Слабодушный Аркадий согласился и на эти требования, и св. Златоуст должен был предпринять снова мучительное для него путешествие и окончательное в его земной жизни.

Местом ссылки Златоуста назначен город Питиунт, в Колхиде, на северном берегу Черного моря. Приказ был дан внезапно (в июне 407 г.), с запрещением всякой отсрочки. И вот воины грубо схватили великого святителя и, не дав ему хорошенько проститься с жителями сделавшейся дорогой его сердцу деревни Кукуз, повлекли его вновь в далекий, трудный и неизвестный путь.

– Мужайся, мой брат Иоанн, завтра мы будем вместе.

– Слава Богу за все.

Осенив себя затем крестным знамением, великий угодник Божий простер свои ноги и, сказав "аминь", предал дух свой Богу.

Феодосий, убежденный представлениями Прокла, послал в Команы избранных людей с серебряным ковчегом и с повелением тамошнему епископу и народу об отдаче им св. мощей Иоанновых. Но так как посланные, при всех усилиях своих, не могли поднять их из гроба, по причине оказавшейся в них чрезвычайной тяжести, то заключили, что святой не соизволяет на перенесение останков его.

Император, услышав об этом обстоятельстве, познал свою ошибку, что он не с молением, а с повелением послал взять мощи святителя; и потому после совещания с архиепископом и другими благочестивыми мужами, решился написать к святому, как бы к живому собственноручное послание, в коем испрашивал у него прощения в дерзновенном поступке своем и молил его, да изволит возвратиться на свой престол и утешить свое стадо. Когда это послание, отправленное в Команы, по приказанию государя, положено было на персях святого Златоуста, вслед за тем, совершено всенощное пение, тогда честные мощи его, беспрепятственно поднятые из гроба, переложены были в присланный от царя ковчег и изнесены из города в сопровождении многочисленного народа, со слезами и рыданием расстававшегося с драгоценною для них святынею. Император, с своими царедворцами и с церковным клиром, сам отправился к ним навстречу из города Халкидона. Отсюда святые мощи Иоанна на приготовленном для того царском корабле препровождены были в Константинополь, где приняты обрадованным народом с величайшим торжеством и духовными песнопениями и внесены сперва в церковь апостола Фомы, а потом перенесены в церковь Ирины. Феодосий, сняв с себя багряницу и возложив ее на гроб святителя, повергся пред ним долу и со слезами умолял его о прощении отца своего Аркадия и матери Евдоксии. На другой день священный ковчег на царской колеснице торжественно был перевезен в великую соборную церковь святых апостолов и там поставлен на патриаршем месте; при чем весь народ единогласно взывал:

– Восприими престол твой, отче!

Во время совершения божественной литургии, от мощей Златоустовых многие недужные получали чудесное исцеление; после того мощи внесены в алтарь и поставлены под жертвенником.